Ян Гус - [54]

Базельский собор, предлагая гуситам переговоры, заранее выдал им такие гарантии свободы выступлений, каких до сих пор никто не видел и не слышал;

«Посланники королевства Чешского и маркграфства Моравского, которые приедут на собор в Базель, смогут свободно и беспрепятственно высказаться перед лицом всего собрания Столько раз, сколько они потребуют, без отлагательств и так, как им будет угодно; собор же не будет уславливаться ни о чем таком, что могло бы помешать их выступлению и ведению дела. В собрании будет отведено им место достойное и прилитое… Все речи, обращенные против них, будут вручены им также и в письменной форме, если они того пожелают… Никакие каноны (церковные законы), декреты, декреталии, статуты, кем бы они ни были изданы, никакие решения, направленные против любых отклонившихся от веры, никакие крестовые походы, ни проклятия, наложенные кем бы то ни было на господ чехов и мораван, в особенности никакие постановления Констанцского собора не должны и не могут каким-либо мыслимым образом помешать им или нарушить гарантии, данные в сопроводительных грамотах, и препятствовать свободе их выступлений… В диспуте о четырех артикулах [36] нелицеприятным судией будут избраны закон Божий и деяния Христа, апостолов и ранней церкви… И смогут они свободно говорить перед собранием, упрекать любое сословие в проступках его и вскрывать пороки, кои заметили».

Какая огромная разница в сравнении с тем, как Констанцский собор обращался с Гусом!

В истории римско-католической церкви еще не бывало случая, чтобы она отказалась от права безоговорочно повелевать и требовать слепого послушания Только гуситы впервые заставили ее это сделать. Итак, в Базеле католическая церковь уступила свое место верховного судьи высшей инстанции — «закону Божьему», библии — и перед этим судией сама заняла место спорящей стороны на одном уровне с гуситами.

Это было первым крупным поражением церкви с самого момента ее возникновения. Она вынуждена была отказаться от одного из своих основных принципов— от принципа непререкаемости авторитета.

Гус первым начал борьбу, увенчавшуюся этой победой.

Откуда взялось в нем столько отваги и силы?

В сущности, на это уже был дан ответ: борьба Гуса совпадала с направлением развития его времени, и за Гусом стояла его правда.

Но что же внушало ему сознание правильности его пути, откуда и как черпал он силу этой правды?

Все это стало возможным единственно потому, что он не утратил тесной связи со своим народом, с массами, как мы сказали бы теперь, то есть с теми людьми, у кого он учился познавать жизнь, к кому он обращался, ради кого боролся. Гус всегда был вместе с народом, был спаян с ним силой любви и всеми своими помыслами, он был плотью от плоти народа, и именно поэтому он мог стать народным проповедником и пропагандистом. Он обладал исключительным талантом проникать мыслью в проблемы своей эпохи, обладал исключительным нравственным и человеческим мужеством; поэтому он стал рупором тысяч.

Он прекрасно понимал, что его идеи и выводы порождены реальной окружающей его жизнью. Отсюда конкретность его речи и сама речь, доступная пониманию самых простых слушателей. Вот почему этот идеолог стал вождем. Это один из нагляднейших примеров роли выдающейся личности в истории, один из примеров взаимоотношения между идеей и массами. Из жизни народа, с которым он был органически связан, выводил Гус свои заключения, придавая им четкую форму программы; сформулированные таким образом идеи, в свою очередь, влияли на массы, принимавшие их в силу самой своей природы. Идеи же, воспринятые массами, становились в их руках реальной революционной силой.

«Гус — первый революционер нового времени». (3 д. Неедлы, «Гус и наша эпоха»). Предшественники Гуса, правда, тоже указывали на пороки церкви, корили ее и предлагали устранить их. Гус же не ждал устранения пороков от самой церкви. Он не только критиковал ее — он шел значительно дальше: на глазах своих слушателей он сорвал с нее фальшивый ореол и вскрыл причины ее упадка. А вскрыв их, указал и путь к устранению пороков, к исправлению церкви даже против ее воли. Он выдвинул совершенно конкретное требование — отобрать у церкви собственность, основу ее светского могущества; с такой же конкретностью он отвергал слепое повиновение церковному авторитету, на который опиралась ее мощь. Церковь утверждала незыблемость существовавшего в мире порядка. Гус, наоборот, говорил, что этот порядок необходимо изменить!

Это было, бесспорно, революционное наступление не только на позиции крупнейшего феодала того времени— это было наступление на самую сущность феодального строя. А из многих приведенных нами высказываний Гуса ясно видно, что его борьба действительно затронула и другую часть тогдашнего общества — светскую. Разве не говорил Гус об обязанностях каждого сословия? О том, что лишь тогда законна власть светских властителей, когда они честно выполняют свой христианский и человеческий долг по отношению к своим подданным? И теперь, когда мы научились понимать Гуса, несмотря на церковную терминологию его текстов, разве не видим мы, что его учение в целом образует основу революционной социальной программы?