Ямуга - [3]

— Как это? — не понял он. — Ну, можно ведь написать, что у вас римский нос, орлиный взгляд и статная фигура…

— Зачем приукрашивать! Фигура у меня не статная, взгляд обыкновенный, нос немного кривоват и на переносице шрам.

— Бандитский кулак с кастетом?

— Нет. Самая заурядная бытовая травма. Так и напишите. Я ж не ради рекламы — просто-напросто желаю запечатлеться в русской литературе.

— Вопросов больше нет, — заключил я.

И мы выпили по рюмочке армянского коньяка.

3.

Неделю спустя, я получил от него письмо. Кубаров по-деловому написал, что «в таких условиях, то есть в вашей квартире-скворешнике, невозможно плодотворно работать: тесно, маловато удобств…», и предложил нам с женой поселиться у него на даче. Там лес кругом, тихо, никто не будет беспокоить — соседи солидные. Рядом Московское море, можно рыбу удить в порядке отдохновения…

«Для вас там и кабинет, и спальня, и столовая, и комната отдыха с бильярдом… Книг, правда, нет, но вам привезут любые, какие скажете, я распоряжусь».

Прочитав это, мы с женой поулыбались: гостить у кого-либо не в обычае у нас. То есть бывали, конечно в гостях, но не так, чтобы с ночевкой, тем более в течение длительного времени.

«В четверг за вами приедут», — так закончил он письмо.

И верно, в ближайший четверг молодой человек в тёмных очках позвонил нам в дверь. Ну да, это был один из тех двоих, что я видел на станции Ямуга.

— Я за вами, — сказал он. — Хозяин сам хотел приехать, но не смог, занят. Мы так рассудили: а почему бы и не погостить? Не праздности ради — ради дела! Но сначала я решил съездить на ту дачу один, посмотреть, как там и что: действительно ли благословенное место или оно таковым выглядит лишь в представлении его владельца.

4.

В то время я писал «повесть о снегах». Она увлекала меня, потому что мои герои оказывались в необычных положениях и совершали глупые или героические поступки, повергая меня самого в изумление, — их завалило снегами!

«Он влез на крышу — вытянул лестницу за собой, добрался до князька и здесь тем же порядком, что и у себя над домом, протаранил над трубой вертикальный ход наверх. Высунулся — там, наверху, по-прежнему мела метелюга по снежной равнине, белые языки вылизывали её; широкие потоки, завихряясь, мчались, обгоняя друг друга… но если раньше облака по небу несло в том же направлении, что и снег по земле, то теперь они, ставши ещё более зловещими, мчались обратно. Это встречное движение создавало фантастическую карусель и соответствовало какому-то общему замыслу, постигнуть который казалось просто невозможно…»

Это была повесть о великих русских снегах, придавивших некую местность, люди принуждены были вести подснежный образ жизни.

«Вокруг не было видно ничего, кроме белой равнины и летящих над нею белых вихрей, снежных потоков, струй. То есть простиралось во все стороны ровное поле, по которому мела буйная метелица, и не было поблизости ни деревенских крыш с трубами, ни верхушек деревьев, ни даже телевизионных антенн… Не было и низинки, в которой течёт неугомонный Вырок; исчез и Селиверстов холм, заросший кустами, и его сровняло; не видно и леса ни с одной, ни с другой стороны — ничего, только снежные языки и змеи, в бешеном стремлении летящие рваные облака, похожие, между прочим, на дым всеобщего пожарища. За облаками изредка появлялся будто бы остывший и потому голубоватый диск солнца».

Молодое лето наступило, а над моим письменным столом — следовательно, и в голове моей! — шёл снег, скрипели санные полозья, мела метель, вьюга крутила… Мне казалось даже странным, что ледяные ветры оттуда не умеряют летнего зноя здесь.

5.

По пути туда молодой человек, которого звали Валерой, сказал о своем хозяине с улыбкой:

— Деревенский. И чудит по-деревенски.

Оказывается, два года назад Кубаров в родном селе, то есть там, где он провел своё детство, купил здание старой школы, в которой и сам когда-то учился. Теперь село обезлюдело, школу закрыли. А построена она была сельским богатеем ещё до первой мировой, как жилой дом для одной семьи — строение в два этажа, со светёлкой и с полуподвалом.

Богатей тот владел фабрикой да и не одной: в них валяли валенки, обжигали горшки и кринки, делали кирпич и чесали лён. Он приходился Кубарову то ли прадедом, то ли братом прадеда. В общем, родня. И вот правнук выкупил дедово гнездо, перевёз на новое, дачное место… Так рассказывал Валера.

Дом оказался вместительным — это было ясно с первого взгляда: широкие окна, на них резные ставни, остеклённая терраса, по карнизам деревянные кружева; парадное крыльцо с точёными балясинами; на самом верху — светёлка со стрельчатыми окошками и остроконечной кровлей на манер колоколенки, но вместо православного креста над нею искусно вырезанный из дерева петушок. Светёлочка-то новодельная, но пришлась к месту, хотя в целом дом этот сохранил прежний облик.

Я погулял вокруг этой дачи, не заходя внутрь её. Корабельные сосны… зеленые мхи… посыпанные игольником тропинки… теньканье синиц и перекличка зябликов… плеск волны под невысоким обрывом…

Вернувшись домой, я рассказал жене о своих впечатлениях. Мы не промедлили со сборами, и уже через день исполнительный Валера приехал за нами.