Ямбы и эпиграммы неизвестного эллина - [2]

Шрифт
Интервал

.

Публикуемые ниже стихотворения Готфрида Германа были созданы в те дни, когда возмущение против наполеоновской власти и нравственного и политического распада охватило уже не только национально ориентированные силы, но, с другой стороны, оно еще не перешло во всеобщее негодование, которое в будущем привело к многочисленным восстаниям и в итоге — к Освободительной войне в Германии. Наполеоновская власть все более рассеивала надежды, на нее возлагаемые, и пронаполеоновская пропаганда, вначале равносильная антинаполеоновской, становилась все слабее. Гибель многих тысяч германских солдат, мобилизованных Наполеоном для Российской кампании 1812 года, подавление национальных интересов, цензура и другие последствия наполеоновского деспотизма возбудили стремление к национальному единению и мятежу против Наполеона и подчиняющихся ему правителей. Литераторы и ученые, воодушевленные идеей национального единения, поносили французскую тиранию в стихах, агитационных речах и трактатах. Против чужевластия все более открыто выступали такие поэты как Йозеф Эйхендорф, Эрнст Мориц Арндт, Теодор Кёрнер и Фридрих Рюккерт. Но если даже в Пруссии под влиянием Наполеона в 1809 году был расторгнут патриотический союз «Тугендбунд», то насколько сложнее было обойти цензуру в Саксонии, которая фактически оставалась на стороне Наполеона…

И тогда поэт-филолог Герман выразил свое негодование, избрав форму, наиболее для него привычную, — научной публикации. Он «нашел» рукопись сочинений древнегреческого поэта и под названием «Ямбы и эпиграммы неизвестного эллина» («Jamben und Epigrammata eines unbekannten Hellenen») издал в филологическом ежемесячнике «перевод» стихотворений, направленных против тирании и угнетения, осуждающих безнравственность и продажность германской знати, призывающих к свободолюбию и мятежу. Конечно, любой филологически сведущий читатель должен был сразу же понять, что ни о какой древнегреческой рукописи не может быть и речи; взору читателя представала не научная публикация, а литературный вымысел — это было очевидно уже по тому, что «Ямбы и эпиграммы» печатались без комментариев и с подозрительно скудным введением, в котором лишь коротко говорилось о новонайденной рукописи и о том, что ни автора, ни точное время возникновения стихов установить нельзя[6]. Более того, стихотворения являлись якобы переводом на немецкий, что не могло не вызвать у студентов и коллег недоумения — почему Герман не опубликовал греческий оригинал? Впрочем, даже зная о мистификации, можно задаться вопросом, почему Герман, свободно сочинявший метрические стихи равно на греческом и на латыни, не написал свои «Ямбы и эпиграммы» на языке мнимого оригинала, усложнив лексику, что стало бы дополнительной защитой от цензуры. Так зачем же немецкий? Ответ очевиден: идею национального противостояния нужно было высказать не иначе как на языке, объединяющем нацию. Ведь именно язык и культурное достояние являлись связующей нитью германских государств, разрозненных после распада Священной Римской империи.

Итак, перед нами явная мистификация, которую допустили к печати либо потому, что научные журналы подвергались лишь выборочным проверкам, либо просто по глупости цензоров. Готфрид Герман прибег к мистификации не только для отвода глаз цензуры, но и для того, чтобы придать политической идее обличие более благородное (нежели у агитационной публицистики), чтобы сопоставить современные общественные условия с исторической парадигмой, чтоб возвысить политическую мысль до уровня поэтической рефлексии. Возможно, и этот литературный вымысел сыграл скромную роль в возбуждении мятежного духа, положившего конец самодержавию[7].


Ямбы и эпиграммы неизвестного эллина

I. Эпиграммы

1.
Путник, великою скорбью исполни и мысли и сердце,
     Неизъяснимым словам внемля о нашей судьбе:
Оры, порядколюбивые девы, лежим пред тобою,
     Были бессмертными мы — но погубил нас тиран.
2.
Этот клинок не окрашен доселе темною кровью:
     Страшного часа он ждет; ждет он бесстрашной руки.
3.
Вечный закон, на земле неизменный,
                                                   Судьба учредила:
                 То, что имел, потеряв, нечто иное найдешь.
Ныне, расчетливо правилу следуя, многие люди,
     Разом утратив весь стыд, деньги находят тотчас.
4
Десять дюжин мужей посреди безотрадного моря
     Гибнут. Ты же молчишь;
                        ждешь и бездействуешь ты,
В банях лелея, от битв отдаленных, холеное тело:
Тонет пусть наша ладья —
                                      лишь бы ты сам не глотнул
Лишней воды, свои члены в беспечном покое купая;
     Тонут пусть наши мужи —
                                      лишь бы гордыню сберечь.
Злую вину утаив, говоришь ты: «Она утонула».
     Да, утонула она: сам ты ее потопил!
5.
Волны сомкнул Посидаон,
                           бог синекудрый, над ними,
                 Глубь поглотила их всех; всех поглотил их Аид.
6.
Феб Аполлон светлоликий, разящий метко из лука,
     Чем прогневили тебя люди, что ты им послал
Неизлечимую язву, заразу отвратную, злую,
     Душегубительный мор: гадкою полнит он дух

Рекомендуем почитать
Смерть царя Кандавла

Рубрику «Мистификатор как персонаж» представляет рассказ известного чешского писателя Иржи Кратохвила (1940) «Смерть царя Кандавла». Герой, человек редкого шарма, но скромных литературных способностей, втайне от публики пишет рискованные эротические стихи за свою красавицу жену. Успех мистификации превосходит все ожидания, что заставляет рассказчика усомниться в литературных ценностях как таковых и еще во многом. Перевод и послесловие Нины Шульгиной.


Греческие оды и не только

Высочайшая образованность позволила классику итальянской литературы Джакомо Леопарди (1798–1837) вводить в заблуждение не только обыкновенную публику, но и ученых. Несколько его стихотворений, выданных за перевод с древнегреческого, стали образцом высокой литературной мистификации. Подробнее об этом пишет переводчица Татьяна Стамова во вступительной заметке «Греческие оды и не только».


«Дивный отрок» Томас Чаттертон — мистификатор par excellence

 В рубрике «Классики жанра» философ и филолог Елена Халтрин-Халтурина размышляет о личной и литературной судьбе Томаса Чаттертона (1752 – 1770). Исследовательница находит объективные причины для расцвета его мистификаторского «parexcellence» дара: «Импульс к созданию личного мифа был необычайно силен в западноевропейской литературе второй половины XVIII – первой половины XIX веков. Ярчайшим образом тяга к мифотворчеству воплотилась и в мистификациях Чаттертона – в создании „Роулианского цикла“», будто бы вышедшего из-под пера поэта-монаха Томаса Роули в XV столетии.


Автобиография фальсификатора

В рубрике «Мемуар» опубликованы фрагменты из «Автобиографии фальсификатора» — книги английского художника и реставратора Эрика Хэбборна (1934–1996), наводнившего музеи с именем и частные коллекции высококлассными подделками итальянских мастеров прошлого. Перед нами довольно стройное оправдание подлога: «… вопреки распространенному убеждению, картина или рисунок быть фальшивыми просто не могут, равно как и любое другое произведение искусства. Рисунок — это рисунок… а фальшивым или ложным может быть только его название — то есть, авторство».