Ямбы и блямбы - [2]

А завтра поутру, бледнея,

вдруг в зеркале увидишь ты –

лик неспасённого шарпея

проступит сквозь твои черты.

И на заборе, не базаря

ещё о внешности своей,

роскошно вывел: «Я – борзая»,

а надо было: «Я – шарпей».

Герой моих поэм крамольных

оставил пепел на меже –

между пенатами и полем,

полузастроенным уже.

Между инстинктом и сознаньем,

как на чудовищных весах,

меж созданным и мирозданьем,

стоит собака на часах.

Стоит в клещах и грязных спорах,

и, уменьшаясь, как петит,

самозабвенный чёрный сполох,

всё помня, по небу летит.

Как сковородка, эпилепсия

сжигала твой недетский ум.

Мы сами были как под следствием:

шёл Кризис. И сгорал «Триумф».

Меж вечностью, куда всем хочется,

и почвой, где помёт крысиный,

меж полной волей одиночества

и болью непереносимой.

Вот так-то, мой лохматый сполох.

Перетираются весы,

как будто инфернальный Поллок

измазал кровью небеси.

Не понимаю по-собачьи,

на русский не перевожу,

за пастернаковскою дачей

я ежедневно прохожу.

Пусть будь что будет. Се ля ви.

Похороните, как собаку,

меня, виновного в любви

к Тебе одной. Как к Пастернаку.

2

Притащу, как божия козявка,

тяжкий камень, тяжелей кремня.

Слышу голос: «Я – твоя хозяйка.

Как ты там сегодня без меня?»

Крайний может оказаться первым.

Убери морщиночку на лбу.

Нет шарпея. Надо быть шарпеем,

чтоб любить, как я тебя люблю.

Шёл снег, как тексты из учебников.

Проехали. Салам алейкум.

Прошёл поэт. Назвался Хлебников.

Мы поздоровались с Олегом.

2009

Одной

Бежишь не от меня –

от себя Ты бежишь.

Рандеву отменя,

убегаешь в Париж.

На мобильный Сезам

объяснишь: «Например,

я внимала слезам

нотр-дамских химер».

Для того ль Тебя Бог

оделил красотой,

чтоб усталый плейбой

рифмовался с тобой?

Именины Твои

справишь, прячась в Твери.

Для чего выходной?

Чтоб остаться одной?

Ты опять у окна,

как опята, бледна.

Ничего впереди.

От себя не сбежишь.

Ручки тянет к груди

нерождённый малыш…

Не догонишь, хрипя,

длинноногий табун.

Не догонит себя

одинокий бегун.

Ночью лапы толпы

станут потными.

Не рифмуешься Ты

с идиотами.

Каково самой

владеть истиной,

чтобы из одной

стать единственной!

Стиснешь пальцы, моля,

прагматизм бытия,

гениальность моя,

Ты – единственная.

Среди диспутов,

дисков, дискурсов

Ты – единственная:

будь Единственной.

2008

Скандал

1

Большая жизнь столкнулась с малой.

В больнице, в коей я бывал,

развязывался экстремальный

скандал.

Студентка русской философии,

длинноволосая Далила,

отдутловато-малосольная,

свою соперницу давила.

Соперница казалась старше

и опытней в подобных битвах,

и странно, что при этом стаже

дрожали губы, как оббитые.

И красные её сандалии

(свидетельство об упаковке)

пунктиром крови и так далее

в пандан горящему сандауну

бежали до её парковки.

И в этом обоюдном вое,

друг другу нервы перепортив,

они забыли о герое,

что был в палате – дверь напротив.

Он сдал всю жизнь для этой малости,

весь пепел славы – что ж, ошибка?

«Вы выглядите, как мальва.

Увядшая». –

«Ах ты, паршивка!»

2

В наркологическом накале

дворцы обёртывались хижинами

и речь, скандальная и наглая,

казалась жалче и униженней.

А мы похлеще засандалим!

И за окном, под снегом дряблым,

ель, озарённая скандалом,

высвечивалась канделябром.

Шёл из лягушек дождь контрастный.

Жарища – как в Нахичивани.

Обе печалились о нравственности.

В них нравственность не ночевала.

И только крохотные эго,

для ясности в каком-то плане,

как будто рухнувшее эхо

надежды и разочарования.

И окончательно позорны

все пораженья и победы.

И вертикальные озёра

крутились, как велосипеды.

А вам кто больше, дорогая:

стихия памяти иль малость,

что с вами вместе догорала?

Иль зорькой только занималась?

3

Про спор соперниц он не слышал,

разборку пропустил такую.

Он просто незаметно вышел

из этой комнаты – в другую.

В другую даль без аллегорий,

в другое горе и в укоры.

Не надо поднимать дреколья,

не понимая про другое.

Сперва он озирался дико,

не мог пошевелить рукою,

как дети странные – индиго,

нацеленные на другое.

Лежало смолкнувшее тело,

забыв про срамы и про совесть.

Оно вернуться не хотело,

к другой материи готовясь.

2008

Сестра

Если кто всенародно

обоссан

или просто подмыться пора,

вас обнюхает, как опоссум,

сострадающая сестра.

Уроженица Нарьян-Мара,

спецуборщица стольких НИИ,

жизнь по-своему понимала,

что она – в сострадании.

Зарплату беря как данность,

не жалуясь на Минфин,

родила сыночка-дауна,

лобастого, как дельфин.

Бог ввёл тебя в сострадание –

недозированный морфин.

На шейке твоей увядает

сморщенный парафин.

Пруд в окнах,

как Мастрояни,

подёргивает щекой.

Откуда, сестра состраданья,

живёт в тебе свет такой?

Откуда в тебе боль личная?

Несёшься не чуя ног,

когда над стеной больничной

панически бьёт звонок?!

Человеческие отправления –

безумные поезда…

Мы знаем лишь направления –

не ясно только – куда.

Когда же придёт день Судный –

и душу уже не спасти,

сестра пододвинет вам судно

и ласково скажет: «Поссы».

2007

«Сиделка в синем сарафане…»

Сиделка в синем сарафане

спит, как сарделька в целлофане.

Во сне летает на сафари.

Как? Прицепив на попу фары!

И просыпается в поту

красавица. В минуту ту.

2008

Телефон

Кафе. Неглинная

или Трубная.

Гудки длинные.

Возьми трубку.

Слова полые,

словам хрупко,

их трубка полная –

возьми трубку.

Возьми горячую,

возьми правду

своими пальчиками

прохладными…

Я же не лезу

тебе под юбку.

Ушла? Прелестно!