Якорь в сердце - [97]

В первый год советской власти он не успел сдать экзамены на капитана, но в первые дни войны никто диплома и не требовал. Человек сам вызывался вывести на буксире из Таллина раненых, спасибо на этом. Он согласился еще и еще раз повторить этот смертельный рейс через минные поля под градом бомб и снарядов — честь ему и хвала! Он покинул последним свое тонущее суденышко — так повелевала честь капитана. Доплыл до берега и продолжал служить во взводе разведчиков, в пехотном полку.

В рыбацком поселке о жизненном пути деда сложилось иное представление. Если коммунист, значит, наверняка, при большом чине, может быть, даже назначен комиссаром флота. И семье лучше скрыться из дома, чтобы не попасть в руки оккупантов и местных шуцманов.

Гаркалны перебрались в отдаленный угол Латгале, где умелые руки слесаря и жестянщика тоже были в цене. Шли дни, и бабушка все чаще стала показывать Эдгару подарки, привезенные из чужих стран, фотографии, снятые в далеких портах. В ее рассказах дед стал походить на сказочного героя, который отправился сражаться с черным рыцарем и его потомками. Отец тоже любил то и дело ссылаться на главу семьи. Уходя в партизаны, сказал лишь одно: «Наш комиссар тоже так поступил бы». Этого оказалось достаточным, чтобы унять мамины слезы.

После известия о смерти деда это присловье стало семейной традицией. И маленький Эдгар, что бы ни случилось, прикидывал всегда: «А старый капитан был бы за или против?» Сам он пока что пускался в «морские плавания» вдоль берега Даугавы пешком, а море знал только по репродукции «Девятого вала» Айвазовского, которая висела в сельском клубе рядом с медвежатами Шишкина…

Эдгар Гаркалн встал, подошел к открытому иллюминатору. За бортом поблескивала рябь Даугавы, неустанно несущей свои воды навстречу морю. Странно, почему даже в безветренные дни вода шумит с каким-то сдержанным беспокойством? Почему здесь, у иллюминатора, куда острее ощущаешь дыхание жизни, чем у окна своей рижской квартиры, хотя оно и выходит на улицу, переполненную людьми и машинами? Неужто он уже постиг все, что бывает в море, внутренний смысл каждого явления, каждого малейшего движения и забыл, как живут люди на берегу, что скрывается за их торопливостью? Куда они вечно спешат? На работу, домой? В море этого разделения нет. На работе ли, на досуге человек всегда один и тот же вместе со своими товарищами.

Долгие годы эта навязанная службой жизнь на виду у всех казалась Гаркалну мучительной. Ни на минуту не мог он остаться наедине со своими мыслями. Мыться и то надо было в общей душевой, а спать над или под койкой другого моториста. Ему еще повезло: не пришлось топить прожорливые котлы, жить в кубрике старого парохода, где ютятся вместе по шесть или даже восемь «чумазых».

Многие рейсы давно улетучились из памяти Гаркална, но свой первый выход в море на теплоходе он помнил, словно это было вчера. Главным образом из-за капитана… Узнав, что Эдгар не просто однофамилец, а в самом деле внук его довоенного товарища, жилистый старый моряк в первый же вечер пригласил ученика моториста к себе в рулевую рубку:

— Поднимись, дружок, поднимись, погляди на жизнь сверху!

На ходовом мостике быстро выветрилось ощущение тошноты. И в то же время он почувствовал нечто вроде разочарования — воображаемой бури не было и в помине. Светло-голубое небо отделяла от темно-синей воды четкая ровная линия горизонта.

Море дышало спокойно и глубоко, как бы отдыхая после проделанного им накануне марафонского бега. С десятиметровой высоты оно выглядело почти гладким, зыби и то, можно сказать, не было, о ней напоминали лишь покачивавшаяся, подобно маятнику метронома, мачта да ощущение зыбкости под ногами, заставлявшее невольно приноравливаться к ходу судна.

В машине его тоже встретили дружески. Царство механиков начиналось за массивной дверью. Вниз вел крутой трап, который кончался в глубоком подземелье, где днем и ночью горел электрический свет: тут были ГЭС корабля, завод, где производились тысячи лошадиных сил.

Эдгару, который после окончания школы год проработал в мастерских МТС, нагромождения машин, моторов и оборудования показались необозримыми. Помещение, хотя и высокое, было отнюдь не просторным, каждый квадратный метр использовался с предельной целесообразностью. С первого взгляда обязанности моториста были под силу даже ребенку, много ли нужно ума, чтобы, прогуливаясь с продолговатой леечкой, время от времени смазывать шатуны да поршни? В два счета можно к делу привыкнуть. Но Гаркалн все же был не столь наивен. Он понимал: чем сложнее оборудование, тем больше знаний и опыта требует его обслуживание, тем выше вероятность непредвиденных дефектов.

В адском грохоте машинного отделения разговаривать можно только крича во все горло. Видимо, оттого первое поучение вахтенного механика прозвучало с некоторым пафосом, словно доклад в «день открытых дверей».

— В открытом море ничего на может случиться, целыми днями не меняют режим двигателей. Так что не волнуйся, успеешь все пощупать, осмыслить. Зато в проливах, каналах и в портах приходится туго, голова идет кругом. Нужно привыкнуть выполнять приказы, даже не стараясь вникнуть — на кой черт их отдают и кто это делает. Иногда чудится, что там, наверху, они борются с самим дьяволом, а мы внизу должны участвовать в этой драке с завязанными глазами. Выход один: слепо доверять капитану. Без такой веры вообще нельзя работать на судне. Как ты сможешь в шторм спать спокойно, если не полагаешься на товарищей у руля и в машине. На суше, положим, велят тебе отремонтировать трактор. Допустишь брак, самому придется переделывать, да еще выслушаешь пару «ласковых» слов. Подумаешь, важность… А в море, бывает, ошибешься один-единственный раз, а другого случая уже может и не представиться…