Якорь в сердце - [122]

В тот день типография «Спартак» печатала воззвания на немецком языке. Под вечер явится связной, уложит листовки в свою сумку и потом распространит в воинских частях. А заведующий нелегальной типографией Янис Шильф-Яунзем приступит к выполнению еще более важного задания: было решено организовать крупную стачку и демонстрацию безработных.

Когда раздался стук в дверь, Янис, сочинявший текст воззвания, недовольно нахмурился. Правда, это был их условный стук, — значит, кто-то из своих, но сегодня любой посетитель был бы некстати.

— Анна, будь добра, выйди, посмотри, кто там. Если ничего важного, извинись и не приглашай войти.

В спорах и дискуссиях Янис всегда высказывался очень резко, иной раз даже наносил обиду своим единомышленникам, но зато в повседневной работе никогда не повышал голоса. Даже самые категорические распоряжения отдавал негромко — в форме просьбы.

На лестничной площадке стоял связной. Он дышал тяжело, как после отчаянного бега.

— Скорей! — выпалил он. — Давайте мне готовые листовки! Набор уничтожьте и спасайтесь сами!

— Нельзя ли узнать, что стряслось? — Взволнованный шепот заставил Яниса выйти в коридор.

— Жандармы и полицейские окружили весь район между Ревельской, Александровской, Рыцарской и Суворова, — сообщил связной. — Я с трудом пробрался сюда, но так и не узнал, что они ищут. По всему видать, хотят перетрясти каждый дом, каждую квартиру.

— Благодарю за предупреждение, — Янис слегка поклонился. — Попытаемся не попасть к ним в лапы.

Не спеша помог связному спрятать воззвания и проводил его до двери. Набил трубку сухой ромашкой, закурил, сел у окна и задумался.

Анна отнеслась к сообщению связного не так спокойно. Как всегда в минуту опасности, первым делом она взяла на руки сынишку. Крепко прижав спящего ребенка к груди, Анна нервно ходила по комнате. В голове вертелась карусель мыслей, но ни одной не удавалось додумать до конца, и положение казалось безвыходным. Надо спасаться самим — это ясно. Но и не менее важно спасти шрифты. Когда-то ей удалось выкрасть набор из охраняемой шпиками квартиры на Александровской улице; Янису теперь этого не сделать — его схватят, шрифт конфискуют, а тогда… Значит, она. Чудно получается: жизнь время от времени ставит перед ней одну и ту же задачу… Но на сей раз она была сложней, поскольку вынести такую тяжесть ей было не под силу… А как быть с сыном? Ребенка она даже на несколько часов не оставит одного. Стало быть, его надо взять с собой. Но каким образом вынести отсюда и его и типографское оборудование?

Теперь ум Анны работал лишь в одном направлении. Само собой понятно, что мать с ребенком не вызовет таких подозрений, как одиноко идущая женщина, сгибающаяся под тяжестью ноши. Значит, шрифт надо завернуть в узел с пеленками, одеяльцем и прочими детскими вещами и сделать вид, будто он вовсе не тяжел.

— Послушай, Янис, квартира должна быть чиста, — незаметно для себя самой Анна повторила излюбленное выражение мужа. — Быть может, я смогла бы вытащить отсюда шрифт и бумагу? С ребенком на руках это ведь риск не большой. Что ты на это скажешь?

— Да приблизительно то же самое… но прихожу к заключению, что мы не имеем права ставить на карту здоровье ребенка, а может, и жизнь.

— Я все это понимаю и без тебя! — вспылила Анна. — Но мы не имеем права оставить тут шрифты, сам ведь прекрасно понимаешь! А за меня не волнуйся — я не попадусь. Только не знаю, как мне удастся донести такую тяжесть.

— Донести… А зачем же нести? Ведь у нас есть санки. Погрузим на них шрифт и бумагу, накроем одеялом…

— А сверху посадим мальчика, — уже из кухни докончила его мысль Анна, достававшая из чулана санки.

К счастью, булыжную мостовую покрывал довольно толстый слой снега. Уложить шрифты, бумагу и замаскировать поклажу клетчатым одеялком было делом десяти минут. Но сынишка на этот раз ни в какую не желал сидеть спокойно. Он то и дело слезал, хватался за юбку матери и просился на руки. Волей-неволей пришлось его привязать. В последний момент, когда неподалеку уже раздавались шаги немецкого патруля, возникло еще одно препятствие: Анна, как ни тужилась, была не в силах сдвинуть сани с места. Пришлось впрячься и Янису. Сделав несколько шагов, он отпустил веревку и отошел в сторону.

— Дотянешь?

— Дотяну! — беспечно отозвалась Анна.

— Только смотри не останавливайся! — предостерег Янис. — Не то опять застрянешь.

С этими словами он юркнул под арку ворот, потому что еще не успел уничтожить кое-какие документы.

Вскоре Анна заметила: чем быстрее везешь санки, тем они кажутся легче. И она прибавила шагу, почти бегом пошла вверх по Ревельской. Зато сыну этот темп пришелся не по душе. То ли его слишком туго привязала, то ли причиняла беспокойство тряска, и он, не переставая, верещал, но Анна не решалась остановиться. Она чувствовала, что после этого не сможет продолжать свой путь, тонкая веревка больно резала плечи. Еще большей болью отдавался в ее сердце плач малыша.

Впереди уже завиднелись цепи немецкой полевой жандармерии. В подворотне стояли несколько задержанных женщин. Кинув на них сочувственный взгляд, Анна поспешила дальше, нимало не подозревая, что как раз с их стороны ее подкарауливает опасность. Когда раздался первый окрик, она даже не приняла его на свой счет. Лишь чуть погодя сообразила, чем возмущены арестованные женщины.