Якоб решает любить - [54]

Она издала горестный стон.

— У тебя вон какие запасы, больше, чем у других, и ты похудеешь, — вставил дед.

— Так чего тебе нужно? — резко спросил отец. — К сожалению, я ничем не могу тебе помочь. Да, я знаком с начальником жандармерии Темешвара, но такие распоряжения поступают с самого верха.

— Не бойтесь, милостивый государь, для меня ничего делать не надо. А вот я для вас сделаю.

Я представил себе все удивление отца в это мгновение.

Рамина продолжила:

— У меня есть сын. Вы все его знаете. Он не самый сообразительный парень, но руки у него растут откуда надо, и упрямый он. Если чего захотел, добьется. Он продает почти все ножи, что делает. Даже у вас, дедушка, не получается продать всю скотину на рынке. Мальчик кое-что умеет и сумеет еще больше, если его научить. Я не хочу, чтобы он умер таким молодым…

— Ближе к делу, Рамина. Я не могу весь день тебя слушать, — поторопил ее отец.

— Так я уже об деле. Якоб у вас хиленький и не сможет вести хозяйство. Да и делец из него тот еще, я его знаю. Короче говоря, я предлагаю вам своего сына. Незачем ему помирать на Буге вместе с матерью. Вы бы, милостивая государыня, тоже не хотели бы, чтобы Якоб помер, только потому что кто-то там решил, будто он должен помереть. — Голос Рамины стал умоляющим.

Наверное, по столу ударил отец. Он был вне себя от ярости:

— Так вот что ты мне предложить хочешь, бессовестная! Сыночка своего? Чтоб теперь я еще и его кормил, как до сих пор тебя?

Я представил себе Рамину, спокойно сидящую на месте и наблюдающую всю сцену хитро поблескивающими глазами. Она ждала, пока пройдет первая волна гнева.

— Мой сын будет вам хорошим помощником, лучше Якоба. Он даже мог бы стать вашей правой рукой. Когда-нибудь вам здесь понадобится преемник.

Я представлял, как Рамина наслаждалась впечатлением, которое произвели ее слова. И конечно же, она знала, кто слышал все это в соседней комнате и не верил своим ушам, не мог поверить в такое предательство. Но я понимаю, она не могла иначе, ей пришлось пойти ва-банк, чтобы спасти жизнь сыну. Кто посмеет ее упрекнуть?

Грохнулся стул, и отец в тяжелых сапогах стал расхаживать по комнате. Его голос то приближался, то удалялся.

— Мой преемник? Цыганенок? Будет вести немецкое хозяйство? Убирайся с глаз моих! Вон! — орал он.

— Да успокойтесь же. Вот увидите, вы внакладе не останетесь, — ответила Рамина, не двигаясь с места. — Я ожидала, что вы так мне ответите, хотя измените свое мнение, когда узнаете его получше. Сарело много не надо, он может спать хоть в хлеву. Но я знаю две причины, почему этого будет недостаточно, — продолжала она.

— Вон! — повторил отец и распахнул дверь.

— Милостивый государь, закройте, пожалуйста, дверь, а то сквозит. Я уже сказала, вы не останетесь внакладе.

— Не понимаю, о чем ты!

Рамина выдержала паузу, и я опять представил, как она наслаждалась этими секундами. Наконец она сказала:

— Я отдам вам не только моего сына, я отдам вам все мое золото.

Дверь тихо закрылась, отец медленно вернулся к столу.

— Золото? Много лет ты живешь за счет наших харчей, Рамина. Все золото, что у тебя есть, — это твои зубы, — ответила мать. Но она ошибалась.

Рамина рассказала, что ее муж, бульбаша, все свои доходы вкладывал в золото. Тысячи талеров Франца-Иосифа он прятал в колесах и кузове своего фургона. Он ездил, работал и спал на своем богатстве и заходил в дом только поесть или чтобы Рамина разогнала его соки.

Когда муж собрался уйти от жены и молодая любовница уже ждала его в фургоне, Рамина пригрозила ему оружием пострашнее платка с менструальной кровью — созывом криса, всеобщего собрания цыган, дабы они не только изгнали бульбашу из табора, но и навсегда стерли бы его имя из их общей памяти. Такое наказание было страшнее смерти, и муж откупился от Рамины, отдав ей все свое золото.

Когда бульбаша смылся, ярость все-таки одолела Рамину, и она решила испытать на нем если уж не сильнейшее оружие, то второе по силе. У одной из цыганок она взяла пропитанный менструальной кровью платок и погналась за беглецами, но те как сквозь землю провалились.

Шестнадцать лет золото хранилось в доме Рамины, в той самой комнате, куда мне запрещалось входить, спрятанное в кусках мыла, которое она делала из нашего жира. В каждом куске мыла скрывалось по два-три талера. Рамина решила, что это надежный тайник, ведь любой грабитель принял бы ее просто за торговку мылом.

Ее речь явно возымела действие, и я постарался представить себе обескураженные лица родителей и деда. Долгое время все молчали, а когда кто-то собирался что-то сказать, тут же осекался. Маятник часов продолжал тикать, издавая тихий, почти незаметный звук, словно желая проявить деликатность и не мешать людям, насколько это возможно.

Лишь после долгой паузы отец снова заговорил, уже гораздо мягче, почти бархатным голосом:

— Мы могли бы сегодня же ночью все перевезти и закопать в хлеву.

— Пока я еще живу в этом доме, никто туда не зайдет. Вы все нечистые, вам нельзя. А вот потом можете делать что хотите. Солдатам не будет дела до кучи мыла. К тому же откуда мне знать, что вы сдержите слово? Мы заключаем сделку, милостивый государь?