Яик уходит в море - [61]

— Дайко-сь весло!

Казачонок ткнул утку веслом, птица забила крыльями, взметнулась, и он хищно схватил ее за шею.

— Пумал! — хрипел он задыхаясь. — Держи… Как же яйца-то? Десяток штук… Не опусти, матри, Алеша.

Утка поводила мутными, ослепшими от солнца и страха глазами. Алеша потянулся за птицей. Причальная веревка сползла с ветки и упала на воду.

Лодка стала тихо отходить от дерева, Алеша привстал, потом снова сел. Он не знал, что ему делать. Боялся выпустить утку из рук и бессмысленно глядел на веревку.

— Лукни веревку мне, лукни сюда!

Будара медленно повела носом, вышла на быстрину и вдруг сумасшедше рванулась к Уралу. У Веньки похолодал живот.

— Кидай утку. Матрена! Бери доску! Чалься к талам!

Никогда в жизни не орал так исступленно Венька. Как отчетливо видел он ужасом искаженное лицо Алеши, нелепые взмахи его рук среди волн!.. Живое серое пятно встрепанной птицы стоймя взлетело на воздух, ее перья закружились на голубом. Это откуда? Казачонок действительно успел забыть про утку. И над всем — высоко-высоко! — злое огнище солнца, желтое до боли в глазах. Летели брызги, лодка вертелась, прыгала, но шла вперед, слышно хлюпая по волнам. Она проходила мимо последнего куста. Урал был рядом. Там, на высоком обрыве, белым жарким костром бушевали водяные валы. Алеша был на краю пропасти, у яра.

— Греби, греби слева! Цапайся, цапайся скоре за куст!

Алеша судорожно ухватился за талину. Его чуть не сдернуло в воду, но все же лодка остановилась. Он с выпученными глазами повис над водою, ноги его лежали на корме. Он думал в эту секунду о том, почему талина огнем жжет руку. А будара уходила из-под его ног.

— Не подымайся! Дави, дави шибчей!

Будара подтянулась. Алеша осел на ней, укрепился.

— Зачаливай, закрути веревку туже!

Алеша сунулся было к веревке, но лодка опять начала скользить. Он с отчаянием вцепился в ветку и заревел.

Венька опустился вниз по дереву, ткнул ногою воду, — она была ледяная.

«Что будешь делать?»

Тут же, непонятно зачем, он с поразительной быстротой метнулся на вершину и заорал благим матом:

— Скора, скора!

Теперь он не замечал птиц, не видел солнца. Ветка в руках Алеши зыблется — вот-вот сломится. Будара вертится, как норовистый конь. Вот сейчас хлобыснет ее через яр, бросит в реку… Что же это будет? Да как же он, Венька, жить после этого станет?

— Эх, мне бы будару! Доржись, Алеша, доржись! Я скора, скора!

Что «скора», казачонок еще не знал, но ведь должен же он спасти парня.

Сощурив глаза, он глянул на Алешу, меряя расстояние:

«Шаснуть рази в воду?»

Вода взревела и метнулась к ногам Веньки.

«Унесет мою головушку в Яик», — подумал с жалостью к себе казачонок и вдруг озлился: «Ну, это еще поглядим!»

Гармошкой упали с него штаны. Проворно смахнул он через голову рубаху, покачался на дереве и, держась за ветку, перекрестился:

— Во имя сына и святого духа. Аминь! — Подумал и, чтобы оттянуть еще секунду, пробормотал: — Христе боже!.. — и тут же прыгнул в воду, держа весло в правой руке. Ух, как холодно!

— Ледяная муть ожгла его кипятком, обварила. Течение с силой подхватило легкое тело, закружило и понесло вперед.

«Пропал. Навовсе пропал… Зачем я поплыл? Но, но!.. Не бросай весло, салакуша! Не бросай! Плыви, шайтан окаящий! Плыви, утробный ты мой!..»

Пылали в глазах мутные костры волн. Они были бирюзовые и желто-пузырчатые от солнца. Где-то, причудилось Веньке, закричали казаки. «Да где же это они?.. Папашк!» — хотел он крикнуть, но языка во рту не было.

Венька ухал, отплевывался и отчаянно бил ногами по воде. «Весло-то, весло-то мешает как…» Он хотел повернуться набок и хлебнул полным ртом грязную, холодную муть. Вот небо. За желтым яром — поселок, мамаша. А там еще чьи-то родные глаза… Да чьи же они? Неужто вот так, вот теперь насовсем?.. Эх ты, как погано, как страшно. И откуда так много воды? Какая она противная!..

И вдруг, прямо в левое ухо Веньке, закричал Алешка:

— Мама!

Казачонок очнулся: «Ага, вот он! Нету у тебя мамы… Надо скорей к нему. Как его?»

Венька не мог вспомнить, как зовут Алешу. Схватился — за ветку. Подтянулся, выполз на животе в средину куста. Голова шла ходуном, в глазах — искры. Скорее в лодку!

— Ух, зябко. Не бросай, матри! Держись!

Казачонок укрепился с веслом на корме. Крестясь левой рукой, — в правой весло, — часто-часто помахал пальцами у подбородка:

— Пущай, пущай во имя Христа и сына и духа святого.

— Унесет нас, Вень…

— Пущай живо, арам зат! (поганец!)

Как зло заорал казачонок! Сейчас он походил на отца в минуту гнева. Алеша повалился на дно лодки. Весло встало поперек волны. Будара метнулась к Уралу, но сразу осела, черпанула бортом, забороздила кормой, завертелась… Подняла нос и, распластывая волны, поползла в сторону.

Широкий, мутный Яик двигался навстречу. Предостерегающе заклекотал хищник. Венька стоял на ногах, пыхтя и отдуваясь. Синее лицо его перекосилось от свирепого напряжения. Из носу глядела прозрачная капля. Будара в десяти саженях от обрыва шмыгнула из протоки в сторону и сквозь талы вышла на тихое место. Алеша лежал на ее мокром днище, зажмурив глаза и судорожно ухватившись за поперечину.

«В степи широкой… Утку упустили, салакушки», — обрадованно подумал Венька. Вспомнил все снова, — теперь было куда страшнее! — и явственно ощутил, как пук волос зашевелился на похолодавшем затылке.