Яд желаний - [91]

— Но вы же имеете на Савицкого влияние! Скажите ему, он вас послушает!

— Женечка, это не тот случай. И вообще, я не понимаю, отчего вдруг вы стали так печься об Анне?

— Просто противно смотреть, как эту овцу затирают, — буркнула Богомолец.

— Конечно, Аня — это не вы. Вас-то попробуй затереть! — заметила старуха. — Вы, если захотите, всех перессорите, а в результате в накладе не останетесь только вы сами, Женечка. И как вам это удается?

— Природный талант. — Богомолец не так-то легко было уесть. Если даже милиция не смогла найти в ее действиях никакого криминала, то этой дряхлой кошелке она, Женя Богомолец, точно не по зубам. Тем более что зубы-то у завтруппой наверняка вставные. Такими зубами надо кусать осторожно, чтобы не сломались. Но ссориться со старухой не стоит — она еще ой как может пригодиться! С ее-то авторитетом и влиянием почти на всех в театре — начиная от директора и кончая последним рабочим сцены. — Елена Николаевна, костюмы не посмотрите? — Она разложила перед завтруппой плоды своей кропотливой работы.

— Костюмы пусть режиссер с художником смотрят, если захотят, конечно. А я в костюмах не слишком разбираюсь. А если желаете, чтобы я не тряпки, а вас похвалила, извольте: вашу бы, Женечка, энергию — да в мирных целях! Но костюмы — это хорошо. По-моему, получилось прекрасно, — все-таки смягчилась «черепаха». — Таланты у вас, прямо скажем, разносторонние. А что это у вас за книга? — обратила внимание она.

— Это Гротовский. Польский режиссер. Взяла почитать у Ларисы Федоровны. У нее куча книг о театре, и я иногда что-нибудь выпрашиваю. Вы не читали Гротовского, Елена Николаевна?

— Нет, пока не читала, — покачала головой завтруппой.

— Обязательно прочтите. Замечательно написано! Я, например, кроме того, что получила удовольствие, нашла у него кое-какие созвучные мне самой мысли.

— Я не подозревала, Женя, что вы читаете литературу подобного рода!

— Вы еще многого обо мне не знаете. Ну, я надеюсь, мы с вами все же закопаем топор войны и сойдемся поближе. Елена Николаевна, поговорите с Савицким, — еще раз вкрадчиво закинула удочку Богомолец. — Или с Ларисой Федоровной. Ну, должна же быть у нее совесть, в конце концов! — не выдержала она.

— У Ларисы Федоровны совесть как раз есть, — заметила старуха. — И не ее вина, что Аню в труппе много лет затирали. Нужно быть посмелее, девочка, — улыбнулась старуха Анне. — А Лариса и сама, между прочим, много терпела от бесконечных перемен в настроении мужа.

— Ну, зато она на своем веку и много чего перепела! Теперь могла бы уступить место… молодым талантам!

— Когда вы, молодой талант, доживете до ее лет, — заметила старуха, поднимаясь и давая понять, что дальше разговаривать на скользкую тему она не намерена, — то вам тоже будет казаться, что вы не сделали и половины того, что хотели и чего заслуживали. Аня, — обратилась она к Белько, которая молча сидела в своем углу, не желая сама за себя постоять. — Аня, зайдите ко мне, пожалуйста, после того, как в зале закончат репетировать, хорошо?

— Вот увидишь, она пойдет к Ларисе за тебя просить! — горячо зашептала Богомолец после того, как за «черепахой» закрылась дверь. — И ты тоже не молчи, надави на Савицкого как следует. А то всю жизнь будешь вторым составом! Ну, обещаешь сегодня настоять на своем?

— Я попробую, — решительно сказала Белько.

— Вот и молодец! — одобрила Богомолец.

Из дневника убийцы

В последнее время я очень много читаю. Я ищу книги о театре и читаю, читаю… Что я хочу разыскать в них? Подтверждение каким-то своим мыслям? О том, что театр — это символ? Символ нашей жизни? И действительно, у Моэма, для которого театр также значил очень много, прочла: «Мы — символ этой беспорядочной, бесцельной борьбы, которая называется жизнью, а только символ реален». Однако в последнее время я не чувствую себя саму реальной. Я ощущаю себя именно каким-то символом, марионеткой, которой управляют невидимые страсти и силы. Страсти так кипят во мне, что, и, возможно, скоро перельются через край. Кроме всего, мне надоело притворяться. Мне хочется быть той, какая я есть на самом деле. Хочется сбросить эту личину, маску, вдохнуть полной грудью, расправить плечи… Но, может быть, эта новая личность, к которой я так стремлюсь, — всего лишь только очередная маска? Новая роль? Возможно, более сложная, более многогранная — но все же — роль…

У того же Моэма дальше: «Игра — притворство. Это притворство и есть единственная реальность». Мне кажется, что эти слова написала я. Притворство и есть единственная реальность! Моя собственная реальность. Всю жизнь меня мучили мысли, что я не такая, как все. Не особенная, а просто — не такая. Я пробовала, пробовала жить, как все, пробовала даже просыпаться рядом с другим человеком, но все это было не то. Я чувствовала, что это ошибка, что я не создана для такой жизни. Что это мне не нужно. Вернее, что мне нужно совсем не это… И, оказывается, были великие люди, похожие на меня, и — не такие, как все. Так зачем мне быть другой? Зачем походить на заурядных, простых, наивных… обыкновенных!

И… (зачеркнуто) будучи снова не у дел и перечитывая недавно в гримерке Гротовского, я нашла у него еще одну гениальную фразу: «Театр — это место, где наконец-то можно не играть». Действительно, долой игру! Театр — это место, где можно наконец-то жить! Люди и так всю жизнь играют. Сначала у них роль ребенка, затем — жены, мужа, матери, бабушки… И это — как трясина. Это — засасывает. Жизнь многих ограничивается только этой мелочной повседневной игрой. И эта игра, этот домашний, крепостной театр съедает человека, делает из него раба. Он попадает в замкнутый круг и зависит от всего и всех — от капризов детей, от мнения мужа, жены и даже соседей. Как хорошо, что я ни от кого и ни от чего никогда не зависела! Я не живу с оглядкой на кого бы то ни было. У меня нет ни мужа, ни детей, нет домашних животных. Зачем? К чему эти суетные и ненужные привязанности?