Яд для Моцарта - [30]

Одним словом, центр этой культурной Галактики был определен, и два солнца так или иначе не могли уместиться на небосводе. Свободной оставалась лишь теневая сторона. Другого выбора не оставалось: Кюи покорно вступил в ее безграничные просторы и занял центральное место.

belebt

– Цезарь, послушай! Послушайте, друзья, что пишет наш Николя в «Петербургских ведомостях»! – в комнату ворвался сияющий Бородин, потрясая сложенным вдвое газетным листом. – Слушайте: «Музыкальная драма должна быть ведена именно так, как ведены эти сцены»! Это он о твоем «Ратклифе»! Римский хвалит твою оперу, Цезарь!

Все немедленно оставили свои дела и окружили влетевшего вестника. Виновник торжества, автор поставленного не далее как вчерашним вечером оперного спектакля «Вильям Ратклиф», дрожащими руками схватил протянутую газету и пробежался по странице глазами, отыскивая нужный столбец.

– Где, где ты читал, Саша?

– Да вот же, вот, смотри, – Бородин, переводя дух, ткнул пальцем в правую колонку. – Тут вся Корсаковская рецензия. Он, как всегда, немногословен, скуп на похвалы, но…

– Но если уж от него получаешь лестный отзыв, то можно быть уверенным, что это чистая правда, – спокойно вставил Балакирев из глубины комнаты. Сохраняя спокойствие, как подобает наставнику, он не покинул своего места у рояля, чтобы разделить восторг по поводу газетного отзыва критиков о премьере.

– Да уж, это точно, словам Римского я верю больше, чем самому себе, – подхватил Мусоргский, взмахивая рукой и опрокидывая на пол подсвечник вместе с горящей свечой. – Ох ты, господи, вот я неповоротливый медведь!

О пожаре не было и речи – огонь свечи погас уже во время падения, но среди собравшихся тут же возникла суматоха, из-за которой тема разговора, волнующая автора оперы, переменила объект: все стали обсуждать не вчерашнюю премьеру, а неловкость Мусоргского. Кюи, ожидавший услышать похвалы в свой адрес, вполне заслуженные на его взгляд, снова оказался в стороне.

Он нахмурился и под видом изучения газетных статей поспешно отошел в сторону, поближе к другому источнику света – маленькой лампадке, висящей у противоположной от входа стены. Гнев и обида душили композитора.

irato

«Ну надо же было вмешаться этому неотесанному чурбану в момент, когда я (редкий случай!) оказался в центре внимания друзей! И кто только просил его высказываться?! Сидел бы себе на месте, если не умеет держаться в обществе! Вечно он появляется тогда, когда не нужно! Была бы моя воля – собственными руками бы придушил…»

– Цезарь, что-то не так? Тебя что-то расстроило? – прервал его размышления незаметно подошедший Балакирев.

Милий Алексеевич, будучи организатором творческих собраний, обладал уникальным даром видеть человека насквозь, а потому знал своих «подопечных» как собственные пять пальцев. И сейчас он издали уловил скрытую агрессию Цезаря и, приблизившись, был неприятно поражен гримасой, исказившей его лицо до неузнаваемости.

Кюи поспешно вернулся в действительность – черты лица заняли привычное выражение, узкие губы вытянулись в подобающую улыбку, брови поползли наверх, символизируя удивление.

– Нет, с чего это ты взял? Все хорошо, Милий. И даже более того – все просто замечательно! Подумай сам: разве я могу быть расстроенным, когда читаю столь лестные отзывы наших критиков? Я безмерно счастлив, поверь мне! О таком успехе я и мечтать не мог.

– Прими еще раз мои искрение поздравления, – Милий протянул ладонь для рукопожатия и, хитро прищурившись, с улыбкой посмотрел на приятеля. – Я не сомневался, что ты сможешь осуществить свой замысел.

– О чем ты? – нахмурился Кюи. «О каком замысле он ведет речь? К чему эти заговорщические взгляды? Неужто он и в самом деле умеет читать мысли?!.»

– Ну как же? – теперь настала очередь выражать удивление бровям Милия. – Помнится, долгими зимними вечерами за чашкой чаю я не раз слыхивал от тебя о том, что ты намерен во что бы то ни стало совершить переворот в оперном жанре.

«Похоже, в чашках было кое-что покрепче чая, – подумал смущенный и обескураженный Кюи. – Хорошо еще, что я не проболтался о самом главном. Поистине: язык мой – враг мой!»

– Так вот, – продолжал Балакирев. – Могу открыто заявить, что с «Ратклифом» тебе это удалось в полной мере.

«Еще бы, ведь я работал над ней семь лет» – подумал Кюи, скромно потупив взгляд.

– Особенно хороши твои мелодические речитативы: они довольно выразительны и, можно сказать, знаменуют собой в какой-то степени рождение нового типа речитатива в русской опере. «Но-о-о у меня легко на се-ердце ста-ло» – напел он фразу из партии главного героя. – Да и музыкальные характеристики, надо признать, даны предельно ярко и рельефно. Корсаков хвалит драматургию, и я считаю, тоже вполне обоснованно. Одним словом, Цезарь, ты не обманул моих ожиданий. А первые две оперы, которые вышли неудачными, сочтем за пробу пера.

violento

«Пробу пера! Ничего себе – неудачные! Да как он смеет так отзываться о моих сочинениях?! Они дались мне бесчисленным количеством часов и дней мучений, когда я пытался найти подход к этой непреодолимой музыкальной материи, учился владеть ею, подчинить ее себе!.. Неужели этот черствый человек хочет сказать, что все мои мучения были напрасными? Он ничего не смыслит в настоящей музыке!..» – порыв гнева охватил все существо внешне невозмутимого собеседника. Один Бог знает, каким образом ему удавалось настолько хорошо владеть собой».