Ячейка 402 - [31]

Перевернулась на левый, более живой бок, пугаясь, что всё равно, где она и кто это. Так и умереть недолго. Зачем было рассматривать, восстанавливать твёрдую картину вокруг, тратить силы, зачем? Прикрыла веки. Не долго умереть, но смерть не отвращала, казалась далёкой от этого места дорогой по реке с ивами, и в то же время блужданием по Лилиной квартире, по комнатам, дальше и дальше, забыть своё имя, своё лицо, свои волосы, свои пальцы и в завершение исчезнуть насовсем в бесконечном одном движении (так холодно), в ритме шагов, в миллиметровых линейках, в линейках памяти, как не открывающаяся страница в «Эксплорере», в пустых окнах «Виндовса», за которыми солнце и кроны деревьев, по кронам спуститься в реку, сотнями километров тянущуюся к морю (так больно). Когда говорят «так больно», значит, уже легче, потому что боль заключается в определённые границы, в границы «так», определяется словом, отделяется от других явлений, и, значит, сила её не охватывает больше всё сущее.

8

Продолжение. Всё, что мы видим, – продолжение продолжения, как сериал. Началось там, продолжилось здесь, но суть одна.

Услышала твёрдые, жёсткие шаги как продолжение каменных шагов за спиной, перед тем как ударило в живот.

Некто вошёл в гараж – теперь сообразила, что находится в гараже. Некто высокий, прямой. Сначала показалось – со светящимся лицом, но это просто бликовали очки. Сквозь очки он смотрел на Анну.

Нелепо пыталась отползти, исчезнуть, втереться в стену. Стена не впускала, и ноги проскальзывали, съезжали с жирными тряпками, а она продолжала отползать, открыв от страха рот, то сжимая, то разжимая на животе пальцы.

– Успокойся. Сядь, – сказал вошедший, и она мигом застыла, стараясь быть лояльной, даже проявлять рвение, только чтобы он не ударил.

Убаюкивающий мат и шелест карт оборвались с появлением ангела. Игроки тоже смотрели на Анну. Но был ли это ангел? Не похож. Как обычный человек. Не выше, не светится.

– Не нужно меня бояться, совершенно не нужно. Поняла? – Он говорил неприятно и медленно, как говорят с умственно отсталыми. Кивнула. Была готова согласиться со всем. Он присел на корточки рядом с ней. – Ничего плохого не случилось.

Снова кивнула, ловя зубами непослушно вздрагивающие губы.

– Меня зовут Шарван. Я помогу тебе. Я отвезу тебя туда, куда тебе нужно, где тебе будет хорошо. Но пока тебе немножко нужно побыть здесь. Отдохнуть. Может, тебе что-то нужно, есть, пить?

Кивнула.

– Что тебе нужно? – Он не так понял её. Он вообще, кажется, не замечал, что она не в лучшем состоянии.

– А мне можно спросить? – Она удивилась, что говорит. И так ладно. Несмотря на дрожь. Будто кто рядом говорит.

– Попробуй. Не обещаю, что отвечу.

– Зачем… Зачем меня били? Если речь шла о том, чтобы прийти сюда, то зачем? Если только это, я бы пришла сама.

– Тебя? Били?

Он глянул на неё каким-то злым и в то же время профессиональным, как у врача, взглядом. Ещё жёстче показалась стена, в которую упиралась и не могла втиснуться.

– Если бы тебя били, ты бы не говорила сейчас. Понятно? Что тебе надо вообще? Рёбра целые, всё на месте…

Кивнула поспешно, но он продолжал:

– И потом, ты нарушала законы. Ты воровала в магазинах… Старушку замучили. Труп не потрудились спрятать. Считай вообще, что это твои ворота в новую жизнь. Ну, как рожать – тоже больно, но ведь потом всё к лучшему, правда?

– У меня нет детей.

– Тем лучше.

– Где Лиля?

Последнего вопроса он не расслышал – или притворился.

– Есть хочешь? Давай, поднимайся, к столу!

Анна молчала, боясь, что разозлит его, если скажет, что не может встать. Она только, не отрываясь, смотрела на белую бутылку на столе. Сама не знала, откуда уверенность в том, что водка поможет. За свою жизнь она считаные разы пила что-то крепче вина.

– Это самогон в бутылке от водки, – сказал Шарван, проследив её взгляд. – Хочешь?

Кивнула.

Он налил ей почти полный стакан. Кинул пару растекшихся томатом килек на кусок хлеба. Выпила залпом. Химический вкус был чист, как вода, хотя и поднимался из желудка обратно в рот, разъедая слизистые. Жевала потом долго, долго, всё не могла проглотить. Ночь в дверной щели, картёжники и человек в очках исчезли из поля зрения. Перестали обращать на неё внимание.

Кильки напомнили о давнем завтраке в Лилиной квартире, и ей снилось, что она сидит там, на диване, и пишет на полях одной из одинаковых Лилиных книг: «Я думала, что смерть – это танцы с лилипутами в квартире, между трюмо и шифоньером, но! я всегда боялась, что меня ударят в живот, и мне будет больно. И жизнь не закончится, а будет продолжением. Так и получилось». Под диваном лежали тела лилипутов, самовольно впавших в летаргию.

* * *

Люба посмотрела в зеркало заднего вида – пара ненужных огней висит в темноте. Было непривычно ехать самой – без Кости, который вырабатывал в ней правильные навыки и в крайнем случае выхватывал руль. Проговаривала вслух его слова: притормозить… переключить на вторую передачу… Посмотреть направо… Никого… Поворот… В светящихся окнах забегаловок угадывалась скудная жизнь, но улицы были пусты. 1.37 – светились зелёные циферки. Мама проснётся или папа – и будет скандал, поднимут всех на ноги, донесут Георгию, придётся искать другого супруга. Одна покинула ночью дом, машину мамину взяла без спросу, ехала без инструктора, по этому опасному городу, где могут убить и изнасиловать, непонятно куда, по адресу, полученному от вонючей бродяжки… Объясняла себе и не испытывала ни стыда, ни волнения, но снова вспоминала увиденные краем глаза странно-длинные волосы. Возле пятьдесят второго дома долго пыталась припарковаться ровно, как учил Костя. В конце концов бросила как есть, наискосок.