Яблоневая долина - [73]

Глеб уткнулся губами в её макушку.

– От твоих волос пахнет фиалками, – сообщил он.

– Это из-за жидкого мыла, – ответила Мёнгере.

– Мне кажется, ты сама как фиалка в серебряной оправе.

От его слов Мёнгере хотелось расплакаться. Глеб передохнул и отправился дальше. Вскоре его шаг сделался твёрд, он даже забрал свой рюкзак у Приша. Казалось, о случившемся можно забыть.

Но Мёнгере замечала: Глеб осунулся, глаза потеряли блеск, несколько раз он украдкой вытер со лба пот. Да и останавливались они на отдых чаще. Ближе к вечеру путники разбили палатку. Глеб не помогал, силы его покинули. Поел и сразу же заснул.

Мёнгере обнимала его и сквозь одежду ощущала холод, идущий от любимого. Словно он промёрз насквозь. Если бы она могла, отдала бы часть своего тепла. Мёнгере сама не заметила, как заснула. Всю ночь ей снились беспокойные сны, а утром обнаружилось, что у Глеба отнялась левая рука.

Глеб попытался отшутиться, что всё остальное у него работает, но Приш тоже взволновался. Он переложил часть вещей из рюкзака Глеба к себе, оставив тому самое лёгкое. Теперь Глеб едва брёл, часто садился отдыхать, дышал со свистом. Таблетки не помогали. В сердце Мёнгере поселился страх, похожий на бабочку, которую поймал паук.

Вечером Приш выразил надежду, что к утру Глебу полегчает, но не сбылось – у того начала неметь левая нога. К тому же на щеке проступил морозный узор. Мёнгере тщетно дышала на него, узор не таял. А Глеб смотрел на неё с такой нежностью.

– Всё будет хорошо, – сказал он, – ведь я люблю тебя.

Мёнгере хотелось плакать, но она сдерживалась.

Приш тоже не знал, как помочь. Сейчас он ещё больше напоминал Хухэ: такой же беспомощный. Молчит всё время, что на него не похоже. Весь день они вели Глеба под руки, часть вещей пришлось оставить – слишком тяжело. После обеда – Глеб отказался от еды – Приш залез на дерево и крикнул оттуда: «Деревня!» В Мёнгере ожила надежда: может, там им помогут?

До деревни они добрались, когда уже стемнело. Под конец Глеба пришлось тащить на себе – отказала вторая нога. Лицо наполовину заледенело, он перестал говорить. Мёнгере кинулась к первому же дому и забарабанила в дверь:

– Помогите! Нашему другу плохо.

Дверь отворил мужчина, за его спиной потрескивал огонь. Он бросил взгляд на путников, а потом велел:

– Убирайтесь!

И захлопнул дверь.

Мёнгере металась от одного дома к другому, но им везде отказывали. Однажды её чуть не ударили, она успела отскочить. Вскоре на улице собралась толпа, в воздухе просвистел камень.

– Убирайтесь! – второй камень упал совсем рядом с путниками. – Нам не нужны проблемы из-за проклятия.

Следующий камень оставил след на её лице, рядом со шрамом. Мёнгере яростно закричала в ответ:

– Неправда! Мы не прокляты. Наш друг попал в беду.

Вперед выступил мужчина:

– На нём проклятье. Разве не видишь отметины на его лице? Вам лучше уйти.

И Мёнгере сдалась. Вдвоем с Пришем они потащили Глеба прочь.

Глава 44. Жертва

Толпа следовала за путниками, пока жители не убедились, что те покинули деревню. Мёнгере судорожно вздрагивала: слёзы хотели прорваться и никак не могли. Ярость душила её. Почему, почему она могла пожалеть других? А у этих не нашлось ни капли сочувствия? Трясутся за своё благополучие.

Она стёрла кровь со щеки. На волосах Глеба проступил иней, Приш смахнул его. До утра Глеб может не дожить, от этих мыслей Мёнгере лихорадило, будто она подхватила болезнь от него.

– Там дом, – указал Приш куда-то вбок.

Мёнгере замотала головой: хватит! Она не вынесет, если их прогонят ещё и отсюда.

– Я сбегаю, – сообщил Приш.

Мёнгере опустила Глеба, она не могла его удержать. Приша не было долго. Наконец, он вернулся.

– Там бабка одна в доме, глухая. Еле достучался. Пошли.

Они еле доволокли Глеба до дома, тот весь окоченел. Мёнгере подхватила его за ноги, а Приш ухватился под мышками, чтобы втащить поэта в дом. По указу хозяйки дома они положили Глеба на скамейку, подвинутую к очагу. Она подошла к нему. У хозяйки дома было лицо, изрезанное морщинами, седые волосы, убранные под платок. На вид ей было за восемьдесят – совсем старая.

Старуха разглядывала Глеба, а Мёнгере – её: невысокая, сухонькая, в длинном тёмном платье. Спина сгорблена, руки похожи на лапы птиц – такие же скрюченные. На шее висят амулеты на кожаных ремешках: глаз, вырезанный на деревянном кругляше, коготь животного, какой-то мешочек. Левое запястье перевязано красной шерстяной ниткой. От старухи пахло травами и старостью. Она проверила глаза Глеба, заглянула ему в рот.

– Умирает, – сообщила она. – Сегодняшнюю ночь не переживет.

Старуха произносила слова слишком громко. Мёнгере хотела попросить её говорить потише, чтобы Глеб не слышал, но сообразила, что это из-за глухоты.

– Нам сказали, что это проклятье, – ответила она.

Старуха кивнула:

– Так и есть. Это ледяная бомба. Лежит она себе и лежит, может сотни лет прождать. И когда находит нужного человека, взрывается и в него попадает. И тогда он становится ледяной бомбой и ждёт своего часа.

Мёнгере села возле Глеба.

– А почему вы не испугались? – спросила она.

– Проклятья-то? Так чего его пугаться? Оно же для определённого человека, не для всех.