Яблоки на асфальте - [9]

Домой, сонную, папа нёс меня на руках, голова моя лежала у него на плече, его кудри пахли «Шипром», я смотрела в зоряное ночное небо… одна звёздочка стала мерцать-подмигивать папой, и вместе с ней я улетела в крепкий беззаботный сон…

Зачем дети вырастают? Ведь под куполом небесным на этой земле только отцовы руки так защитны и так надёжны!..

За окном вагона земля с домами, деревьями и людьми продолжала кружиться в попутном танце, а я подгоняла себя в поезде: «Скорее домой — посмотреть на маленького братика Валика!..»

Мы всегда торопим своё детство, лучшую пору жизни, — что там ждёт впереди?..

Дедовы уроки

Мой дед, принеся из лавки хлеб к обеду, сказал, что он теперь кукурузный. И правда, из хлеба в разрезе веснушками-зубчиками желтели почти целые зёрнышки. Дедушка непонятно-иронично усмехнулся:

— Жытныця тэпэр стала кукурузяным полэм, а той хрущ всэ одно хрущ.

Вскорости мы с Валюней, младшим братом, играя в прятки, обнаружили в дальнем углу на печке за занавеской небольшой склад хозяйственного мыла, спичек и соли. Я тут же беспечно пошутила, что наш дедушка поедет на войну.

А вот и он сам — лёгок на помин. Внучок с вопросом:

— Что, будет война, снова с немцами воевать собрался? Хочешь спичками их поджигать? Тогда и я им всем глаза солью засыплю…

— Воював з нымы нэ я, а твий батько. А войну тоби лучче нэ знать.

…Переезжая из города в город, на стройках народного хозяйства дед-прораб застудился, ноги стали сильно болеть, хотя и без того приседали от внезапной мысли-печали, что пережил сыновей. И семье пришлось вернуться на родину под Харьков, где жили родственники.

Вечерами Вера, жена деда, рассказывала трём дочкам новые сказки, а спор между ними за место поближе весело прекращала:

— Хто с самого краю — в золотому раю, а хто в сэрэдынци — в засратий ряднынци. — И в ней, зато возле мамы, оказывалась Нина — младшенькая.

Но сказки в жизни быстро кончаются.

Однажды, хлопоча по дому, Вера не обнаружила второй дочки — Жени. Искать!

А вот и она, в другой комнате под большим скатёрным столом. Притаилась с куклами, на чёрную тряпочку белый крест нашивает. Один — уже готов. Два креста! Вера к мужу: «Юра, дывысь!» — и в слёзы. Быть беде!

А она уже рядом…

В маленькие украинские Близнецы немцы налетели внезапно и неотвратимо. Офицер-эсэсовец в блестяще-чёрном плаще, суетясь с делами-приказами, подозвал красивенькую кудряшку Нину, чтоб помыла чудо-юдо-машину, «опель», за это кульком сладостей одарив. Но бойкая девчонка и ухом не повела мыть — рванула на улицу угощать шоколадными фасолинками с изюмом своих друзей-мальчишек. И только раздала вкуснючки, как услышала истошно-дикий крик матери:

— Ни-инка!

— Я ту-ут! — и бегом домой.

Во дворе разъярённый лакированный немец наставил пистолет на неё:

— Партизанэн! Русише мэдхен зэр шлехт! Пух-пух! — и взводит курок.

— Пан офицер! Ой, горэчко!.. — Вера без памяти с тряпкой быстрей к колодцу за водой, пулей кинулась мыть машину и кричать-хрипеть дочке-истукану:

— От дурэпа! Наглойи смэрти захотила? — Немца куда-то позвали. — Вин жэ тэбэ — як муху!..

— Я задрыпани нимэцьки машины облызувать нэ буду.

— На холеру ж ты конфеты брала?

— А я такых щэ нэ пробувала.

— Дурна Марийка — страху нэ знае!

Но страх — вот он. Близко.

Нинке уже девять. Конец августа. После дождя вечер свежи́т. На носу осень, а на ногах худая обувка знобит. Но бедовая командирша привычно рыщет по окрестностям, вынюхивая приключений на свою сорвиголову. Ага, нашла! Прицеп, полный, без охраны, значит — ничей. А в нём лаковые кожаные мешочки, красивые. Открыла один. Там пули. Но зачем они, стрелять-то не из чего?! Их выбросить в канаву, а из мешочков пошить тапочки. Позвать мальчишек и Витьку, брата двоюродного, он тоже в дырках. Позвала, показала — здорово! Мешочки ссыпали — и по домам с ними.

Дома Вера:

— Дэ взяла?

— Дэ взяла — там вжэ нэма. Валялысь в кинци поля за дэрэвами.

И Вера поверила. А мой дедушка в тот вечер допоздна шил-мастерил обнову любимой дочери.

Утром Нинка, пятеро друзей и Витька рассекали по улице в новых тапочках. Особенно старалась Нина — таких нет у девчонок. Блестящие!

Блестели настолько, что заметили немцы. Пропажа! Партизанэн! Выстроили великолепную семёрку в чёрных тапочках — всю перепуганную команду. И приговор по военному времени — шисэн, расстрелять в айн момент! Витю как старшего, десятилетнего, в ведро и в колодец — утопить.

Городок накрыло страшным колодезным эхом детского предсмертного крика. Не сосчитать тех утопленных жизней в колодцах украинских и русских…

И Вера запричитала-взмолилась, что дочка нашла мешочки где-то на краю поля. Стали разбираться. Нашли в канаве пули, пересчитали дотошно по-немецки — все до одной целы, остальные мешочки тоже на месте. И детей отпустили — всех семерых.

С того часу у дедушки ещё больше ослабели ноги, а пальцы левой ладони стали подёргиваться.

…Сидела как-то за уроками, со второй смены начальных классов вернулся Валентин, умненький хорошист, не драчун, — заплаканный, испачканный — ив комнату к деду: мальчишки ни за что очень обидели.

— У мэнэ внук нюня? Шоб я цёго бильшэ нэ бачыв! Нэдавно в городи йшло кино «Олэксандр Пархомэнко», про гражданьску вийну. Дывывся?