Яблоки для Белоснежки - [4]

Квартира, расположенная на четвертом этаже, под самой крышей, напоминала собой склеп, но только очень маленький. Все, что могло в ней развалиться, уже развалилось задолго до вселения бывших москвичей. От жалюзи на окнах остались одни остовы, краны вываливались после первой же попытки пустить воду, по плиточному полу, с непонятной для приезжих целью, видимо, прошлись отбойным молотком. Дополняли картину стены в потеках и кухонная плита с раковиной в коридоре, – кухня, как гордо объяснил маклер онемевшим от изумления родителям, приписав их молчание восхищению и переполнявшей радости. Но выхода не было: жить далее в доме малознакомых людей было просто неприлично, искать вариант получше – некогда.

Новые репатрианты с головой ушли в изучение языка и подтверждение своих профессиональных знаний, метались по курсам, больницам, каким-то государственным учреждениям. И иврит – с утра до вечера. Родители пошли на курсы, организованные для приезжих во всех городах. Это сейчас они веселятся, вспоминая процесс преподавания языка, а тогда им было не до смеха. Преподавательница, милая женщина, сама знала иврит замечательно, что неудивительно для человека, родившегося в Израиле. На этом ее таланты заканчивались. Научить она не могла ничему. Дополнительным несчастьем было отсутствие у нее хоть каких-нибудь познаний в русском языке. Чья-то умная голова наверху решила, что таким образом новые репатрианты поневоле выучат свой древний язык. Урок напоминал цирковое представление. Несчастная учительница размахивала руками, подпрыгивала, крутилась вокруг собственной оси, пытаясь донести до учеников смысл хотя бы одного слова. Слушатели активно помогали, строя догадки по типу рубрики в газете «Что бы это значило?» Половина урока проходила весело и плодотворно для развития фантазии. Что уж было говорить о грамматике! Иногда пытались прибегнуть к помощи английского, но и тут толку было мало, ибо, как говорила мама: «У нас, у каждого, свой английский». Отец, человек решительный, как и полагается хирургу, недолго терпел этот балаган. Несмотря на режим жесткой экономии, введенной в семье, накупил самоучителей языка, договорился со студентом – будущим переводчиком и начал с женой учить язык самостоятельно. Весь дом завесили маленькими листочками с глаголами, которые нужно было спрягать, существительными, которые нужно было склонять. Заучивали огромные тексты наизусть. Отец не разрешал говорить на русском, до тех пор, пока не выучат иврит.

– Ты пойми, – внушал он жене, иногда плакавшей от отчаяния, – пациента понять нужно. Одно слово перепутаешь – помрет ведь!

Саше было не легче. Столкновения менталитетов и кулаков происходили чуть ли не ежедневно, учеба не ладилась – язык, хоть, в силу возраста, и давался легче, чем родителям, но тоже не сразу. Местная вольница после достаточно крепкого пригляда в Москве действовала расслабляюще.

Но они справились со всем. Родители, отличные врачи, одолев иврит, вопреки сладким припевам оставшихся в Москве приятелей: «Ой, а у вас профессора улицы метут!», начали работать по специальности в больнице, битком набитой такими же русскоговорящими специалистами. «Видимо, – смеясь, говорила мама, – улиц не хватило, пришлось работать врачами». Они переехали в другой район, и Саша пошел в хорошую школу.

Потом была служба в армии. Конкурс в боевые части был такой же, как в престижный московский институт. Для Саши положение осложнялось тем, что он был единственным ребенком в семье. Пришлось писать многочисленные прошения и брать письменное согласие родителей, которые делали попытки уговорить его отказаться от этой затеи, но в конце концов вынуждены были отступить под напором сына. Пройдя все тесты – на интеллектуальный уровень и физическую подготовку, – он попал в заветную часть. Отслужив, отправился на пару месяцев в путешествие с друзьями по Южной Америке – это что-то вроде традиции для молодежи: после армии поехать в Индию, Южную Америку, Непал, а то находят и еще более экзотичные места.

Вернувшись, решил учиться дальше. Все были уверены, что ему прямая дорога на медицинский факультет, но только сам парень рассудил иначе, получил первую степень в университете, закончил полицейскую школу и пошел работать в полицию. Если своим неожиданным решением он и удивил родителей, то у них хватило ума это не выказывать и предоставить ему полное право распоряжаться свое жизнью по собственному усмотрению. Он распорядился и до сих пор не пожалел об этом.

Сведения, полученные в отделе кадров, были стандартными. Алекс узнал, что Дорит – ответственный и аккуратный работник, очень целеустремленная, начинала с простой служащей, работала с утра до ночи, училась и достигла высокого положения благодаря собственным дарованиям и необыкновенной трудоспособности. Что еще могла сказать служащая, заботящаяся о престиже фирмы, а вовсе не о восстановлении справедливости. Ловить преступников – не ее дело, в чем полицейского убеждали в течении получаса бессмысленного разговора.

Но Левин отличался въедливостью и не остановился на достигнутом. Официальные дифирамбы его не удовлетворили, и он направился в отдел, которым руководила Дорит Шульман. Неплохо разбираясь в человеческой природе, он был уверен, что уж там то, среди подчиненных, найдется пара-тройка обиженных начальством, обойденных премией или приятной командировкой – лучший источник информации. Найдя нужный отдел, он постучал и вошел.