Я знаю, кто меня убил - [11]

— Как считаете, этот вечер воспоминаний сколько продлится? — обратился к ней Марк.

— Обычно тетя ложится в десять. Но сегодня ее бенефис. Так что… — Ари развела руками. Давно она в таком ударе Коку не видела.

— Отец сказал, что мы на часок. Но уже прошло полтора. Я умираю, хочу спать.

— А мне завтра к девяти на работу.

— Тогда давайте в половине десятого начнем всем намекать на то, что пора расходиться?

— Поддерживаю.

— Если что, я вас развезу.

Ари это устроило. И через четверть часа, когда Кока решила попудрить носик в ванной, она нагнала ее и сказала:

— Надо закругляться.

— Детское время еще, — запротестовала Кока.

— Половина десятого. Эрнесту, как и мне, завтра на работу. Гурам и Марк устали с дороги. Пощади ты нас.

— Если тебе скучно, езжай.

— Но я же твой сопровождающий.

— Тебе на работу, я понимаю, — и принялась наводить марафет. Не только пудрить нос, но и брови подрисовывать, губы перекрашивать. Начесывать челку.

— Мне нравится Марк, — шепнула Коке на ухо Ариадна. Не дай бог кто-то, кроме нее, услышит. — И если мы вместе соберемся, он нас отвезет.

— Так бы сразу и сказала. — Она убрала косметику в парчовую сумочку. — Ты не у меня остаешься?

— Нет, я домой.

— Тогда я приглашу в гости Анечку. Она выразила желание посмотреть фото и наряды со съемок.

— Она от тебя без ума! — это была не лесть, а констатация факта.

— Как и многие, — самодовольно хмыкнула Мария. Ей так не хватало внимания поклонников! Из-за его отсутствия она и зачахла. Сегодня же воспряла и ни разу не вспомнила о своем инсульте.

Глава 5

Он собрал всю грязную посуду и отнес в кухню. Странно, конечно, что в этом Паше никто не помогал, ни двоюродный дед, ни невеста. И ладно Аня… Она уехала в гости к госпоже Лавинской, которой очаровалась, но Эрнест мог бы подсобить. Ведь это он устроил званый ужин! И он остался дома, только в комнату к себе ушел.

Паша уже забыл, каким беспомощным был в быту двоюродный дед. Мог не мыть посуду, а лишь ополаскивать, белье постельное не стирать месяц-два, столько же не чинить сломавшийся бачок унитаза, а смывать из ковшика. Когда они жили вместе, парню приходилось брать на себя домашние хлопоты. Он не привык жить в грязи: и в родном доме, и в интернате царил порядок. У Эрнеста же даже рабочее место оставляло желать лучшего. Но при этом он умудрялся отлично ориентироваться в хаосе, который сам сотворил. Господствовал над ним, как гений? Возможно. Но разве можно бросить остатки еды на столе? Они же протухнут! А Эрнест ненавидел дурные запахи. Ему очень повезло, он сам не пах. Может, поэтому пренебрегал гигиеной? Одежда лоснилась, белье постельное, носки стояли, волосы торчали, но… Эрнест не смердел. Еще он мог питаться всякой дрянью, черствым хлебом, незрелыми яблоками, пшеном на воде, но если блюдо чуть попахивало (а это «чуть» он унюхивал сразу), то все, помойка.

Включив воду, Паша начал мыть посуду. Не «Ферри» или «Пемолюксом», а жидкостью без ароматизаторов из бутылки из-под минералки. Эрнест сам изготавливал все бытовые средства. Жаль, нечасто применял. Насколько помнил Паша, они отмывали до блеска все без исключения.

— Прости, что не помогал, — услышал он голос Эрнеста. — Я немного выпал из реальности.

— Можешь протереть посуду?

— Зачем? Сама высохнет.

— Разводы останутся.

— Плевать. Пойдем, что покажу.

Паша оставил в раковине залитые средством фужеры и стопки. Но тарелки выложил на полотенце. Стекут хотя бы.

— Ты много расспрашивал о нас: о Физике, Химике и Лирике, — сказал Эрнест, введя парня в свою комнату. — Хочу показать тебе фотографии.

На кровати, над которой висели выгоревшие плакаты с изображением Марии Лавинской, лежал небольшой альбом, обтянутый плюшем. Такого Паша еще не видел. Семейный только. Где родители Саши и Эрнеста одни и с ребятишками. Строгая мама, разбитной, любящий застолья папа. Как эти двое сошлись? И как умудрились родить двух гениальных детей? Елена Гофман, чистокровная немка, работала в автопарке диспетчером, Глеб Субботин водителем, позже — начальником гаража. Простые работяги. Мама начитанная, а папа смекалистый, но и только. Мальчишки же родились один умнее другого.

— Это нам по одиннадцать, — сказал Эрнест, раскрыв альбом. На каждой странице было по одному фото. — Я только перевелся в школу, где учились Семен с Гурамом. Узнаешь меня?

— Ты был красавчиком, — поразился Паша. На фоне друзей Эрнест выделялся, один был кошмарно подстриженным пацаном с подбитым глазом, второй походил на обезьяну. Возраст Гураму явно пошел на пользу.

— Не таким, как твой дед, но да. Я был симпатичным мальчиком. Но ты глянь на Машу! — И перевернул страницу. Лавинская стояла, раскинув руки, позировала, а парни сидели на корточках. — Она как богиня.

Паша спорить не стал. Но на него Мария не произвела впечатления. Ни юная, ни старая.

— Это нас отец Гурама заснял, — рассмеялся Эрнест. — За приготовлением пиротехники. Решили в Новый год устроить настоящий салют, как в Москве на 9 мая.

— Получилось?

— Не так, как хотели, но веселый переполох подняли.

— Забавные вы такие, в пальто с меховыми воротничками. А вам тут уже лет по пятнадцать.

— Все так одевались. Только Гурам пижонил. Бабочки носил, шарфики. Шляпу таскал одно лето. Хотел казаться выше и лицо от солнца закрывал, чтоб белее было. Потом оказалось, что она не мужская. У бабушки стянул. Пижонил Гурам, да. Только у него на пальто был каракулевый воротник. В те времена фотографировались редко, — продолжил Эрнест. — Поэтому у меня не больше десятка снимков. Тут нам уже по семнадцать. Выпускной.