Я жил в суровый век - [25]

Жежен торопится. Расплатившись, он встаёт.

— А портфель, дорогой мой?

— Ах да, я забыл.

Как бы с сожалением, Роз-Мари тоже поднимается. Офицер отодвигает свой столик, чтобы дать ей пройти.

— Простите.

— Прошу вас, мадам.

Роз-Мари благодарит его улыбкой и, взяв Жежена под руку, не оглядываясь, выходит из кафе.

— Ты перегибаешь палку с подобными субъектами, — говорит ей Жежен на улице.

— А ты разве не заметил, что он нацелился поухаживать за мной. Покажи я ему, что его присутствие мешает, он заставил бы тебя открыть портфель. Ты держался довольно скованно.

— Имей в виду, если он пойдёт за тобой, я его пристрелю.

— Ночью он не рискнёт. Проводи меня до метро. Дай портфель.

— Неси осторожней.

— Понимаю. Боже мой, какая тяжесть! Удачно у вас прошло?

— Да, ты скоро об этом услышишь.

— Чудесно. Ну, я тебя покидаю, мне некогда.

— До свидания, Роз-Мари.

— До свидания, Жежен.

Прощаясь, они пожимают друг другу руки как старые товарищи.

XIII

Рэймон идёт домой пешком, В темноте где-то часы бьют четверть… Девять пятнадцать. Ходить ещё разрешается. Но лучше в такой поздний час не болтаться по улицам. А ведь сейчас что-то должно произойти. Слишком далеко отсюда, чтобы услышать. Рэймон старается представить себе всю сцену…

Там, в Сент-Ассизе, часовые на посту. На станции все на своих местах. С вытянувшихся в небо антенн слетают шифрованные послания и обегают весь мир.

Немецкие солдаты-роботы продолжают шагать по ярко освещённой караульной тропе, вглядываясь в каждый поворот, прислушиваясь к лесной тишине. Лучи прожектора гуляют по огромному полю, где расположены вышки. Около второй мачты часовой в каске, с винтовкой на плече вперяет взгляд в темноту.

Немецкий солдат чувствует себя в безопасности. Так же как и тот немец, который каждые четверть часа бросает в пространство гортанный оклик. И все стоящие дальше часовые. И патрули, спящие на станции. И фельдфебель, разводящий смены. И офицеры, играющие в карты и дующие шампанское. Там каждая деталь огромной военной машины продолжает свои автоматические повседневные движения.

Зенитные орудия задрали морды вверх. Пулемёты готовы изрыгать огонь. Висят гранаты на поясах с посеребрённой бляхой, на которой блестит девиз: «Gott mit uns».[10]

Задумался, сидя на цоколе радиомачты, немецкий солдат. Возможно, он думает о сыне, находящемся на русском фронте. Возможно, о семье или о своей земле. Быть может, он и не хотел воевать, но, думает он, это было необходимо. Он думает, что Германия великая держава и Гитлер прав. Немецкий солдат чувствует себя уверенно. Он силён. Он властелин. Он могуч. Сегодня вечером солдат великого рейха здесь, как и во всех концах Европы, стоит на посту.

Но вот тщательно скрытый крошечный механизм приходит в движение. Темноту прорезает ослепительная вспышка, за нею следует чудовищный взрыв. Гул и зловещий треск. Немецкий солдат поднимает тревогу. По ту сторону поля другой солдат видит в луче прожектора, как раскачивается мачта, и ему кажется, что по стальной проволоке пробегает молния.

— Fliegalarm! Fliegalarm![11] — вопит внезапно разбуженный дежурный офицер.

Прожекторы шарят в небе. Зенитные орудия вынюхивают мордами невидимую дичь. Строчат пулемёты. В темноте носятся тени. Что-то горит в конце поля. Пламя поднимается над деревьями.

Один в тёмной улочке, Рэймон улыбается, глядя на светящийся циферблат своих часов. «Да, так всё могло быть, — думает он. — Сейчас половина десятого».

Его мысли уносятся дальше. Он видит подводную лодку, несущуюся в пене океана. В недрах железного чудовища радист с наушниками нервно стучит ключом. Да не один — их десятки, сотни, тысячи, и все они взывают. Пусть взывают! Пусть воют люди, превратившиеся в волков. Сейчас станция Сент-Ассиз уже неспособна им ответить.

В приливе огромной радости Рэймон, маленький солдат, затерянный в ночи, чувствует, как пылает его лицо от прилива гордости.

* * *

А вдруг сорвалось?

Сомнения внезапно закрались ему в душу. До сих пор он был совершенно уверен в исходе операции. Ведь они располагали замечательными подрывными средствами. Он собственноручно заложил двойной заряд взрывчатки. Сам включил механизм и снял предохранители. Ведь никто не заметил их при этом. И он заверил товарищей, что задание выполнено.

Всё это так… Но, может быть, потом часовых расставили по-другому. Может быть, ещё до взрыва патрули обошли каждую мачту и всё обнаружили. Или взрывчатка не взорвалась. Или мачта могла не упасть. Тогда, значит, зря трудились, зря подвергались опасности.

Лёжа в постели рядом с женой, Рэймон не может заснуть. В уме он прикидывает, сколько шансов за успех и сколько против, подытоживает. Сравнивает. И приходит в ужас.

«Да, я слишком увлёкся, — думает он. — Конечно, сделано было всё. Но откуда у меня уверенность, что немцы не переменили систему охраны? Они могут всегда придерживаться одной и той же системы, но могут и менять её на ночь. Они могли обнаружить взрывчатку. Могли ничего не заметить. Взрыв может достичь цели, и может быть неудачным. Во всяком случае, шансы одинаковы. Дурак! Ведь об этом я не подумал. Как мог я ручаться за успех, когда докладывал Андрэ и Бретону?»