«Я сделаю его счастливым! — пообещала я себе. — Клянусь! Руки у меня теперь развязаны».
В начале пути мы чуть-чуть поговорили об отце. Коттон не согласился с моим предположением, что найденные в башне черновики — пустое бумагомарание, и захотел взглянуть на них сам.
— Хотя, конечно, это и в самом деле необычно, — добавил он. И замолчал.
Когда мы отъехали от годсендской дороги на несколько миль, Саймон неожиданно спросил:
— Вы знали об истинных чувствах Роуз ко мне?
Что тут ответишь? Я задумалась. Надолго.
— Ладно, неважно, — бросил он. — Разумеется, я не имел права спрашивать.
— Саймон… — начала я.
Но он меня перебил.
— Оставим эту тему. Лучше сначала выяснить, действительно ли она думает так, как написала.
Затем Саймон предложил надвинуть крышу, чтобы я не замерзла: убрать ее попросила Топаз — в Лондоне стояла духота. Я отказалась. Воздух был по-утреннему прохладный, но приятный.
До чего же странная атмосфера в сонных деревнях! И мотор там рокочет громче, и фары светят ярче…
У домов Коттон сразу сбрасывал скорость. А ведь другие в его состоянии мчали бы сломя голову. В одном коттедже на верхнем этаже мерцал огонек свечи, у калитки стоял автомобиль.
— Наверное, доктор, — сказала я.
— Кто-то при смерти… Или вот-вот появится на свет… — отозвался он.
Темно-синее небо поблекло, стало дымчатым. Деревня напоминала бесцветную картинку, нарисованную мелом на серой бумаге, — на мили вокруг ни единого яркого мазка. Ни день, ни ночь, ни рассвет… Скорее сумерки. Я поделилась наблюдением с Саймоном. Оказывается, этот странный свет, окутывающий мир перед восходом солнца, он называет расплывчатым!
Вскоре мы остановились свериться с картой. По обе стороны дороги расстилались покрытые туманом заливные луга, там и сям темнели подстриженные ивы. Вдалеке прокукарекал петух.
— Жаль, рассвет сегодня не удался, нечем вам полюбоваться, — сказал Саймон.
Как же он ошибся! Прекраснее рассвета я не видела: на наших глазах густой серый туман превратился в золотистую дымку.
— Поразительно! — заметил Коттон, наблюдая за волшебным преображением. — И ведь солнца, как будто нет…
Ну, разве не символично? Так, за туманом тревог он не видит пока счастья, которое ждет его со мной.
— Перекусим? — спросила я.
Бутерброд Саймон взял, наверное, только за компанию, зато разговор поддержал охотно: о том, как трудно описать светящуюся дымку, и почему вообще хочется описывать красоту.
— Может, это попытка подчинить ее себе, — предположила я. — Или, наоборот, подчиниться ей… Возможно, это одно и то же. Полное слияние с красотой, которая каждому так нужна.
Туман золотился все ярче. Смотрела бы на него и смотрела!.. Однако Саймон аккуратно спрятал бумагу из-под бутербродов в канаву, и мы снова тронулись в путь.
Вскоре запахло морем. Пробиться сквозь густой туман над солончаками солнцу оказалось не под силу, но белизна плотной завесы слепила не меньше полуденных лучей. Настоящее путешествие сквозь облака!
* * *
— Вы уверены, что мы приезжали сюда? — спросил Саймон, оглядывая главную улицу. — По-моему, тут все иначе…
Я объяснила, что дело в летней праздной атмосфере. В мае приморский городок ничем не отличался от обычной деревни, а теперь у дверей стояли детские ведерки с совочками, сети, на карнизах сушились купальные костюмы.
Почему я не ребенок? Просыпаешься в чужой, странной спальне, весь день резвишься на пляже…
Нет! Бог свидетель, то утро я не променяла бы на все сокровища мира.
На улице не было ни души, лишь в вестибюле гостиницы намывала пол уборщица — мы увидели ее в открытую дверь. Женщина позволила нам просмотреть книгу записи постояльцев.
Имени Роуз мы не нашли.
— Подождем, когда люди проснутся, а затем проверим каждый дом, — предложила я.
— Вряд ли она в «Лебеде»… — задумчиво проговорила уборщица. — Это не гостиница, но иногда они пускают одного-двух постояльцев.
Точно. Крошечный дом у моря, в миле отсюда. Мы видели его, когда приезжали на пикник. Едва ли Роуз там поселилась.
— Думаю, можно заглянуть и туда. Пока все спят, — сказал Саймон.
Автомобиль катил по пустынной прибрежной дороге. От тумана не осталось и следа. Бледно золотилось море; лениво накатывали на берег волны, оставляя на песке кружевные разводы.
— Смотрите! Вон место нашего барбекю! — обрадованно воскликнула я.
Саймон только кивнул.
И правда, нашла время для воспоминаний… Я прикусила язык.
Одинокий домик на берегу мы увидели издалека. Гостиница «Лебедь». Старая-престарая, как «Ключи» в Годсенде, но еще меньше и проще. В окнах сверкало отражение восходящего солнца.
Коттон остановился у самой двери.
— Кто-то уже проснулся! — Он взглянул на открытое слуховое окошко, где на подоконнике стоял кувшин и тазик для умывания — точь-в-точь как в «Ключах». Из окна неслось звонкое пение. «Ранним утром».
— Роуз! — прошептала я.
Саймон удивленно вскинул брови.
— Вы уверены?
— Совершенно.
— Не знал, что она так поет.
Он вслушивался в ее голос, глаза его сияли. А Роуз принялась мурлыкать мелодию без слов. Ходила по комнате, хлопала ящиками.
— Так поют лишь счастливые люди, — сказал Коттон.
— Наверное, все и правда в порядке, — через силу промямлила я. — Наверное, Топаз права — дело в нервах. Мне подняться?
