— Предупреждаю, — шепнул мне на ухо Томас, — все закончится перебранкой. Лучше скорее его запереть.
Собственно, отец уже и начал браниться. Я отошла назад, брат захлопнул дверь.
— Обед в час! — ободряюще крикнула я.
Мы закрыли дверь на ключ и задвинули засов — для психологического эффекта; вскарабкаться наверх отец при всем желании не сумел бы. На насыпи его вопли звучали удивительно глухо, а у моста их совсем не было слышно.
— Как думаешь, выдохся? — спросила я.
Томас немного поднялся вверх по склону.
— Нет, еще слышу. Просто звук глушит башня.
Я оглянулась.
— Ох, Томас, вдруг это безрассудство?
— Ничего подобного! — весело отозвался брат. — Даже перемена атмосферы может пойти ему на пользу.
— Но запереть его внутри… — расстроенно пробормотала я. — Башню ведь прежде использовали как темницу. Заточили собственного отца!
— В том-то и соль, верно? Нет, я, конечно, не так подкован в психологических штучках, как ты… По-моему, главное здесь вот что: осознание, что его не выпустят, пока он не начнет работать.
— Чепуха! — фыркнула я. — Без психологического настроя изнутри у него вообще ничего не получится. Творческое мышление под замок не посадишь.
— Почему бы и нет? — парировал Томас. — Сколько лет это творческое мышление разгуливало на свободе, палец о палец не ударяя. Посмотрим, как подействует на него «замок».
Дома мы сели завтракать. Жалко, что отец не перехватил ни крошки перед походом в башню! Ничего, скоро мы с лихвой возместим ему это голодное утро.
После завтрака я написала письмо в школу: якобы Томас заболел и несколько дней его не будет; потом заправила постели. Брат великодушно вытер пыль.
— Эй! Гляди-ка! — вдруг крикнул он.
На туалетном столике в спальне отца лежал ключ от караульни.
— Давай сходим, посмотрим списки, о которых ты рассказывала, — предложил Томас.
По пути наверх я с сомнением проговорила:
— Томас, это похоже на шпионаж…
— Он самый и есть! — отозвался брат, отпирая караульню.
Мне стало страшно и стыдно. По комнате, казалось, носился дух отца, разъяренный нежданным вторжением. В южные окна бил яркий солнечный свет, озаряя прикрепленные к полкам комиксы; на столе негромко тикали мамины часы. Списки исчезли, ящики были заперты. Найти ничего не удалось. Слава богу! Обыск комнаты, по-моему, еще хуже, чем заточение отца в башню.
Томас остался читать комиксы, а я занялась обедом. Сложив в корзинку термос с супом, куриный салат, клубнику со сливками и сигару (девять пенсов!), в час дня мы отправились на насыпь.
— Я вот думаю, стоит ли его баловать такими деликатесами? — сказал по дороге брат. — Хлеб и вода намного лучше воссоздают тюремную атмосферу.
Из башни не доносилось ни звука. Мы открыли дверь и заглянули вниз: отец лежал на кровати, уставившись в небо.
— Привет! — дружелюбно крикнул он.
От изумления я потеряла дар речи. А отец еще и улыбнулся! Я, разумеется, улыбнулась в ответ и выразила надежду, что аппетит у него хороший. Томас, потихоньку раскручивая бельевую веревку, начал спускать корзину.
— Обед легкий, чтоб тебя не клонило в сон! — объяснила я. — Ужин будет плотнее. С вином!
Воду он пил. Значит, немного обвыкся.
Очень вежливо поблагодарив Томаса за корзинку, отец выложил еду на стол и весело нам улыбнулся.
— Просто великолепно! А теперь слушайте, шутнички. Это тихое утро я провел в долгих размышлениях. Поистине нет ничего приятнее, чем лежать, созерцая небо! Ваша попытка помочь мне очень трогательна, искренне говорю. Пожалуй, вы даже преуспели… Мысль заработала. В голове крутится пара роскошных задумок. Это удача, понимаете?! Только к нынешнему моменту новизна исчезла. Еще немного — и ваши труды пойдут прахом. Сейчас я съем этот чудесный обед, и вы спустите лестницу, договорились?
На слове «договорились» его голос как будто дрогнул.
— Клянусь, репрессалий не будет, — добавил он.
Я перевела взгляд на Томаса: как ему речь?
Но брат безо всякого выражения произнес:
— Книги, бумаги нужны?
— Нет! — взревел отец. От добродушия не осталось и следа. — Мне нужно лишь выбраться отсюда!
Томас захлопнул дверь.
— Ужин в семь! — пискнула я, но едва ли меня услышали: в этот раз отец бушевал еще сильнее, чем утром. В душе я только надеялась, что аппетит у него не пропадет.
После обеда я почитала комиксы: на первый взгляд глупость несусветная, а потом втягиваешься.
Наступил вечер. Ужин я собрала полноценный — не «приукрашенный» яйцом чай. Дыня, холодная семга (для хорошего охлаждения мы спускали ее в колодец), консервированные персики, сыр, печенье, бутылка белого вина (три шиллинга), кофе и очередная сигара за девять пенсов. Плюс портвейн — крохотный стакан емкостью с подставку для яйца. Из моего флакончика.
Едва часы на церкви пробили семь, мы расставили еду по подносам и отправились к башне. Вечер был прекрасен и тих. За мостом, почти сразу же, мы услышали вопли отца.
— Неужели ты мучаешь горло с обеда? — укоризненно спросила я, когда Томас открыл дверь.
— Почти, — сипло ответил отец. — Рано или поздно через поля кто-нибудь пройдет.
— Вряд ли, — ответил брат. — Сено собрано, а пшеницей мистер Стеббинс займется только через несколько недель. Да и за пределами насыпи твой голос не слышно. Собери посуду в корзину, я ее вытяну и спущу ужин.
