Я все еще влюблен - [72]

Эйхфельд побагровел, и, видимо, вспыхнул бы скандал, но в это время в дверях раздался какой-то шум, спор, они распахнулись, и, отстранив рукой охрану, в зал стремительно вошел никому не знакомый человек лет сорока с небольшим. Обведя глазами стол и, видимо, решив, что главный здесь Маркс, он направился к нему и, подойдя, громко сказал:

– Господин премьер-министр! Я чрезвычайный уполномоченный временного революционного правительства Пфальца…

– Извините, вы не по адресу, – остановил его Маркс и указал рукой на противоположный конец стола.

Все сдержанно улыбнулись, а Энгельс чуть не расхохотался и вполголоса сказал:

– А жаль! «Премьер-министр Маркс!» – звучит неплохо.

Уполномоченный был несколько разочарован: Маркс ему сразу чем-то понравился. Он подошел к Брентано:

– Прошу извинить. Николаус Шмитт. Дело крайне срочное, и потому я не мог ждать вашего официального приема, а явился сразу сюда.

– В чем дело? – Брентано был явно раздосадован. – У нас тут, как видите, обед.

– Понимаю. Еще раз прошу прощения, но время не терпит. Я могу говорить все, что нужно?

– Да, здесь только члены правительства и люди, пользующиеся нашим полным доверием. Постарайтесь коротко. Садитесь.

– Хорошо. Я буду краток. Мое правительство предлагает вам объединить Пфальц и Баден под властью единого правительства или, по крайней мере, установить общее военное командование.

– О! Энергичная мера! – воскликнул Брентано. – Но такие вопросы не решаются за обедом, господин Шмитт.

– Я, конечно, и не требую от вас немедленного ответа, – сказал тот. – Но есть и такой вопрос, который надо решить тут же: у нас острая нехватка ружей, артиллерии, боеприпасов. Дайте нам их, и через несколько дней крепости Ландау и Гермерсгейм будут наши!

– Но у нас нет излишков ни того, ни другого, ни третьего. Правда, господин Эйхфельд? – Брентано жалел, что так опрометчиво позволил Шмитту здесь, в присутствии Маркса и Энгельса, излагать свои предложения и просьбы. А впрочем, может быть, это избавление от еще больших неприятностей, которыми мог закончиться обед?

– У нас нет излишков! – тупо поддакнул Эйхфельд.

– Не забывайте, господа, – сказал Энгельс, – что Пфальц – это в прямом смысле слова ваш левый фланг. Чем он крепче, тем надежнее ваше положение.

– Но мы не можем помогать другим за счет собственного ослабления. – Брентано нервно откинулся на стуле. – Мы уже и так оказали некоторую денежную поддержку Пфальцу…

– Простите, господин премьер-министр, но она не покрыла и ничтожной доли наших потребностей, – мрачно проговорил Шмитт.

– Мы еще отменили и мостовую пошлину между вашим Людвигсхафеном и нашим Мангеймом – это новая материальная помощь вам.

При этих словах Маркс и Энгельс о чем-то пошептались, после чего Маркс с недоумением в голосе сказал:

– Господин Брентано, когда мы с Энгельсом из Мангейма перебрались на левый берег Рейна, то там, в Людвигсхафене, с нас действительно никто не взял пошлины, но, когда мы возвращались в Мангейм, на баденскую землю, таковая была с нас взыскана.

Над столом прошелестел недоуменный ропот. Брентано в замешательстве заерзал на стуле:

– Это какое-то недоразумение.

– Никакого недоразумения здесь нет! – почти выкрикнул Амандус Гёгг. – Это делается систематически – мне доподлинно известно. Договор об отмене мостовой пошлины соблюдается односторонне. Получается, что выгоду из договора извлекаем только мы.

– Я прикажу разобраться в этом, – пробормотал Брентано, прекрасно знавший, что так оно на самом деле все и есть, и потому еще более раздосадованный таким неожиданным поворотом разговора. – Вы, господин Шмитт, изложили все просьбы вашего правительства?

– Все. Но я хочу добавить, что, по имеющимся у нас сведениям, прусские войска уже концентрируются в районе Саарбрюккена, в непосредственной близости от нашей границы. Видимо, свой первый удар они намерены нанести в направлении на Хомбург.

– Хорошо. Мы это все обдумаем и взвесим. Я приму вас в шесть часов вечера.

– Я буду ровно в шесть, – сказал Шмитт и решительной походкой направился к двери.

Некоторое время в зале царила почти полная тишина, только изредка раздавался звук передвигаемой посуды, бокалов или перекладываемых ножей, вилок.

– Как же вас понять, господа? – наконец заговорил Брентано. – С одной стороны, вы утверждаете, что мы непоправимо упустили время и тем весьма ухудшили свое положение, а с другой – вы все-таки призываете к походу на Франкфурт. Не окажется ли этот поход с самого начала обреченным на неудачу?

Энгельс не спеша сделал глоток вина и ответил:

– Да, господин премьер-министр, вы упустили время, и вы с каждым часом ухудшаете свое положение, вы сделали это даже только что на наших глазах, отказав в немедленной помощи Пфальцу. Если сведения о концентрации пруссаков на западе, в районе Саарбрюккена, верны, то, значит, вас уже берут в клещи: с востока и северо-востока ударил генерал Пёйкер.

– Так о походе ли думать нам в таких условиях? – навалился грудью на стол Эйхфельд.

– О походе! – Энгельс поднялся. – Лишь овладение Франкфуртом, только расширение восстания, придание ему общенемецкого характера может еще его спасти. Иначе вас легко и просто задавят как маленький провинциальный бунт. Да, ваши шансы сильно понизились, но они еще есть. Сейчас ваш успех во многом зависит от международных событий, главным образом во Франции и в Венгрии: если в Париже начнется новая революционная волна, если Гёргей двинет на Вену революционные венгерские войска, то это окажет вам огромную помощь. А ни то, ни другое событие не представляются нам фантастическими.