Я все еще влюблен - [61]

– Да, сударь, почти в сто раз, – не стал спорить газетчик. – Но согласитесь, что это может случиться с нашим братом не чаще чем раз в сто лет.

– Ну, а если бы я был редактором этой газеты, – сказал Энгельс, доставая портмоне, – ты все равно содрал бы с меня такую безбожную цену?

– Что вы, сударь! – дружелюбно воскликнул парень. – Если бы вы были даже не редактор, а всего лишь корректор «Новой Рейнской», то и тогда я позвал бы вас в «Неугасимую лампаду» и славно угостил на вырученные сегодня талеры!

– Ну-ну, – удовлетворенно буркнул Энгельс и, отдав один талер, взял газету, – наживайся, грабитель, так и быть.

Мысленно поблагодарив газетчика за напоминание о кабачке «Неугасимая лампада», Энгельс туда и направился. По дороге ему то и дело встречались люди с «Новой Рейнской газетой» в руках. Это объяснялось не только характером сегодняшнего номера, но и тем, что он отпечатан невиданным ранее тиражом – почти в 16 тысяч экземпляров.

В сквере у театра толпились люди. Прямо здесь, только что купив газету, они читали и обсуждали ее. Энгельс с небрежным, скучающим видом подошел к группе из пяти-шести человек, явно принадлежащих к верхам городского общества. Они, конечно, не были подписчиками газеты, но сегодня не могли не приобрести ее.

В центре группы стоял богато, но небрежно одетый человек (видимо, очень спешно одевался, торопясь купить газету). Он с отвращением на лице и в голосе читал:

– «Мне очень грустно, госпожа тайная советница, что вы так ошиблись в вашем супруге. Вы считали его Солоном, и вот он возвращается восвояси из берлинского Национального собрания, и оказывается, что он самый настоящий болван».

– Мерзавец!.. Шут!.. – раздались возмущенные восклицания слушателей.

А чтец продолжал:

– «Я сожалею об этом, госпожа тайная советница. Утешьте вашего мужа тем, что он непризнанный гений, но прежде всего – избавьтесь от него. Да, женщины, дайте вашим мужьям отставку… Кому охота ласкать осла?»

– Таки написано – «ласкать осла»? – изумленно переспросил кто-то.

Чтец бросил гневный взгляд на вопрошавшего, презрительно хмыкнул и пошел молотить дальше:

– «…Все беды Германии произошли единственно от того, что немецкую республику считали до сих пор делом серьезным, важным, но отнюдь не делом сердца. Вы, женщины, призваны исправить это недоразумение.

Не спрашивайте как! Вы сами знаете это лучше всех. Выгоните ваших мужей, возьмите себе новых, из революционеров, – вот и все!»

Контраст между веселым, игривым текстом и полным отвращения голосом, который его читал, был так разителен, что в этом месте Энгельс не выдержал и фыркнул. Все обернулись к нему.

– Вам смешно? – оторопело и негодующе спросил чтец.

– Как можно смеяться над такой пошлостью?.. Это же оскорбление для всех нас!.. – раздались голоса других.

Не в интересах Энгельса было привлекать к себе сегодня внимание таких людей.

– Я, господа, холостяк! – улыбнулся он и, повернувшись, небрежной походкой побрел дальше.

Новая группа, к которой подошел Энгельс, состояла из молодых людей, видимо студентов. Здесь, отчаянно ударяя по воздуху крепко сжатым кулаком, рыжий парень восторженно дочитывал «Прощальное слово» Фрейлиграта:

И когда последний трон упадет,

И когда беспощадное слово

На суде – «виновны» – скажет народ,

Тогда я вернусь к вам снова.

На Дунае, на Рейне словом, мечом

Народу восставшему всюду

Соратницей верной в строю боевом,

Бунтовщица гонимая, буду!

– Браво! – воскликнул Энгельс и хлопнул в ладоши. На него никто не взглянул, потому что все испытывали такое же чувство и тоже закричали «браво» и захлопали.

В самом укромном уголке сквера на скамье под большим тенистым кустом недавно расцветшей сирени Энгельс заметил трех молодых женщин. У той, что сидела в середине, на коленях тоже лежала красная газета. По их веселому виду Энгельс понял еще издали, что они читают, конечно же, фельетон Веерта. Он пошел к ним по параллельной аллее и остановился всего в нескольких шагах. За густыми кустами сирени, сидя к нему спиной, подруги не видели его.

– «С самого начала вы, женщины, были умнее всех ученых и фарисеев, – ясно доносился живой, ежеминутно готовый расхохотаться голос, – но с самого начала вы были и более страстными, чем все ученые и фарисеи».

– О дева Мария! – раздался голос другой. – Это же святая правда!

– «Так не сдерживайте же вашу огненную страсть, – продолжала сидящая в середине, – хватайте ваших прирученных мужей за их жалкие косицы и вешайте их, как пугало, куда угодно, только – вон их!

Наше спасение – в гильотине и в страсти женщин.

А впрочем, честь имею кланяться. Соловьи поют в кустах, пули свищут, и мое воззвание окончено».

Подруги засмеялись, а Энгельс попробовал свистнуть соловьем. Они оглянулись и, увидев его, несколько смутились.

– Прошу прощения, сударыни. – Энгельс, выйдя из-за кустов, приподнял шляпу. – Но, поверьте, я не из тех, кого Веерт призывает вас вешать. Честь имею!

…В «Неугасимой лампаде», несмотря на раннее дневное время, народу было битком. Здесь и всегда-то собирались любители не столько поесть и выпить, сколько поговорить, а сегодня это было особенно заметно. Энгельсу сразу бросились в глаза несколько экземпляров «Новой Рейнской». Как гигантские красные бабочки, они в разных концах зала то расправляли крылья, то складывали их, то перепархивали от столика к столику.