Я все еще влюблен - [58]

– А чем ты объясняешь, что решение, принятое одиннадцатого, они довели до твоего сведения только шестнадцатого?

– Очевидно, объяснение тут может быть только одно, – развел руками Маркс. – Они отважились на это лишь после того, как подавили восстание в Эльберфельде, окружили мятежный Изерлон и наводнили войсками всю Рейнскую провинцию. Теперь наша очередь… Если бы не твое участие в эльберфельдском восстании, которое ты, несомненно, сумел поддержать и продлить на несколько дней, то, конечно, это распоряжение, – Маркс тряхнул правительственной бумагой, – я получил бы гораздо раньше.

– Да, дело обстоит, видимо, именно так, – согласился Энгельс. – Но какая подлость! Формально они не закрывают газету: пусть, мол, выходит, если может, когда у нее не останется ни одного редактора…

– Но мы не сдадим позиции так просто, – сказал Маркс. – Я к тебе прямо с заседания редакционного комитета. Мы решили дать последний бой – выпустить специальный и особенный прощальный номер.

– Это должна быть бомба! – загорелся Энгельс.

– Уже распределили, кто что сделает. Я напишу передовицу, где расскажу о политической расправе с газетой и кратко обрисую общее положение в Германии и Европе. Фрейлиграт взялся сочинить прощальные стихи. Если они получатся удачными, то ими и откроем номер. Веерт напишет фельетон позабористей и статью об английских делах, Лупус – острое политическое обозрение… Что напишешь ты?

Энгельс задумался.

– Видишь ли, – сказал он через несколько мгновений, – участие в эльберфельдском восстании растревожило меня, разбудило тоску по настоящему большому революционному делу, по такому, как в Венгрии, например…

– Вот и отведи душу пока хотя бы на бумаге, – перебил Маркс, – напиши обзор событий венгерской революции. А кроме того – небольшое прощальное слово к рабочим Кёльна. Опираясь на опыт Эльберфельда, предостереги их от преждевременного выступления. Сейчас оно бессмысленно.

– Бессмысленно? – раздался голос Даниельса. – Что бессмысленно? Это слово сегодня преследует меня весь день.

– Ах, проснулся! – наконец-то в полный голос воскликнул Энгельс, вставая. – Более чем бессмысленно спать, когда у тебя в доме гости.

– Да, да, извините. – Даниельс тоже встал, пожал руку Марксу и сел на место Энгельса.

А тот, сделав несколько шагов по кабинету и снова подойдя к дивану, с улыбкой проговорил:

– И уж совсем нелепо, дорогой мой, скрывать от нас, что твоя жена ждет ребенка.

– Как? Это правда? – радостно изумился Маркс.

Даниельс виновато молчал.

– Это же здорово! – воскликнул Маркс. – Поверь мне, отцу троих детей.

– Да я и рад, – смущенно улыбнулся Даниельс. – Хотя прекрасно понимаю, в какой ужасный мир придет наш ребенок.

– Есть в этом мире при всем его несовершенстве и хорошие вещи, – вставил Энгельс.

– Я тоже так считаю, – поддержал Маркс.

Даниельс промолчал. Он, видимо, был в нерешительности. Но через несколько мгновений, поколебавшись, все-таки проговорил:

– Я тут высидел некое сочиненьице с философским замахом… Хочу вас попросить прочитать.

– С удовольствием, – тотчас отозвался Маркс. – Только попозже.

– Так вот там, в этом сочинении, я прихожу к выводу… Раз люди связаны друг с другом прежде всего посредством производства своих материальных жизненных потребностей, то совершенствование индивида возможно только через совершенствование материального способа производства и общения и покоящихся на нем общественных институтов…

– А поскольку революция, – нетерпеливо перебил Энгельс, догадавшийся, куда клонит Роланд, – не смогла усовершенствовать способа производства, не улучшила общественных институтов, то, следовательно, не может быть речи ни о каком совершенствовании индивидов, в том числе маленького Даниельса, который через несколько месяцев придет в этот ужасный мир. Так?

– Так, – подтвердил Даниельс. – И это меня страшит.

Чувствуя, что Энгельс может сейчас слишком увлечься спором, понимая, что разговор этот не ко времени и не к месту, Маркс только сказал:

– Роланд, кое в чем ты прав, но в целом твое рассуждение, твой вывод механистичны, в действительной жизни все сложнее, там больше диалектики.

Поняв опасения Маркса, Энгельс подавил свое желание поспорить и перевел разговор на другое.

– Если бы я знал, что Амалия беременна, – сказал он, – я ни за что не стал бы скрываться в твоем доме.

– Но разве ты не посчитал бы меня подлецом, – Даниельс возбужденно потряс перед собой руками, – если бы позавчера ночью, когда ты пришел, я, ссылаясь на беременность жены, сказал бы, что не могу принять тебя?

– Нет, не посчитал бы, – спокойно и серьезно ответил Энгельс. – Мы можем рисковать своим будущим и даже будущим друзей-единомышленников, если они сами идут на это, но распоряжаться судьбой еще не родившегося ребенка никто из нас не имеет права.

– Ну, теперь поздно об этом думать и что-нибудь предпринимать, – примирительно сказал Маркс. – Все равно через день-два мы должны будем совсем уехать из Кёльна.

Выслушав рассказ Маркса о том, почему он, Энгельс и остальные редакторы «Новой Рейнской» в ближайшие дни уедут, почему газета перестает выходить, Даниельс задумчиво и печально проговорил: