Я верю - [51]

Луна за окном сияла несколько ярче, чем прежде, поскольку приближалось полнолуние, и эта ночь выдалась ясной. По небу не летели грозовые тучи, и не было ветра, от которого во дворе трещали бы ветви деревьев. Все было тихо, все было спокойно, и яркая луна заглядывала в дом.

— Что ж, юная Кошечка, — сказал Дедушка, — ты требуешь, чтобы тебе первой предоставили слово, так? Однако мне кажется, что ты и так заговорила первой. Но прежде скажи, о чем ты хотела бы поговорить, дитя мое?

Черно-белая Кошка прервала свой вечерний туалет и, приподнявшись на лапах, сказала:

— Дедушка, я много думала о том, что ты рассказывал нам вчера ночью. Прежде всего, я размышляла над тем, что ты говорил о Маятнике. Так вот, Дедушка, если добро и зло попеременно меняют друг друга с каждым взмахом Маятника, то значит, у них недостаточно времени, чтобы творить добро или зло, поскольку взмах Маятника длится примерно одну секунду. Я правильно понимаю? Что ты на это ответишь, Дедушка?

Кошка присела на задние лапы, распушив хвост. Она сидела напряженно, словно ожидая, что Дедушка вот-вот обрушится на нее с гневом и нарушит ее равновесие. Но нет, Дедушка обладал старческой мудростью и терпимостью. Он лишь откашлялся с металлическим скрежетом в горле и сказал:

— Но ведь ты же не думаешь, милая моя Кошечка, что Маятник Вселенной делает один взмах в секунду?

Этот период длится тысячи и тысячи лет. Видишь ли, юная Кошечка, время есть понятие очень относительное. Здесь, в Англии, где мы с тобой находимся, сейчас без четырнадцати минут двенадцать. Но в других странах сейчас совершенно иное время. И, скажем, если бы ты внезапно оказалась в Глазго, то узнала бы, что сейчас там на самом деле не без четырнадцати, а, возможно, все еще без пятнадцати двенадцать. Все это действительно очень загадочно, и понятно, что мои исчисления ограничены ходом моего собственного внутреннего маятника.

На мгновение Дедушка замолчал и вздохнул, в то время как у него внутри очередное звено цепи попало на зубец колеса. Затем, когда гиря перестала опускаться, он продолжил говорить:

— Запомни, Кошечка, что у нас, часов, единицей измерения являются сутки, то есть двадцать четыре часа. В каждом часе шестьдесят минут, а в каждой минуте шестьдесят секунд. Это значит, что в каждом часе три тысячи шестьсот секунд. Следовательно, за двадцать четыре часа маятник сделает восемьдесят шесть тысяч четыреста колебаний — при условии, что он будет делать один взмах в секунду.

— Фью! — присвистнула Кошка. — Так МНОГО? Ох, для меня это просто непостижимо! — И Черно-белая Кошка еще с большим восхищением посмотрела на Дедушку.

— Да, — вдохновенно, поскольку это была его излюбленная тема, сказал Дедушка, и при этом его механизм зазвучал еще громче, — но Маятник Вселенной устроен совершенно иначе, ведь мы имеем дело с суточными периодами, тогда как в реальном времени за пределами Земли наш мир преодолевает период в один миллион семьсот двадцать восемь тысяч лет в каждом цикле, и все циклы делятся на четверти. Это точно так же, как я отбиваю час, четверть, половину и три четверти часа. Как видишь, мы следуем доброй традиции. Время во Вселенной следует четвертями. И мы, домашние часы, также отбиваем четверти.

Черно-белая Кошка с умным видом кивнула, как будто поняла все, что было сказано, и как будто вся эта сложная наука была ей по силам. Затем она спросила:

— Но Дедушка, а что же происходит с Маятником в конце его амплитуды? Помнишь, ты сказал, что он останавливается на какую-то долю одной доли секунды. Но ведь это же очень много, если считать в «реальном времени»?

Дедушка усмехнулся сам себе и сказал:

— Да, верно, но, имея целых миллион семьсот двадцать восемь тысяч лет, неужели мы не можем позволить Маятнику сделать паузу на несколько лет в конце каждого взмаха? Однако все это довольно сложно. Даже не каждый человек способен это понять. Да и не все часы это понимают. Мы не можем допустить, чтобы твой мозг лопнул от перенапряжения, маленькая киска. Поэтому давай лучше оставим эту непростую тему.

— Но Дедушка, я хочу спросить еще кое о чем, — сказала Черно-белая Кошечка. — Если Бог находится на одном конце амплитуды, а Сатана — на другом, тогда как они находят время для того, чтобы творить Добро или Зло?

Стекло, прикрывавшее Дедушкин циферблат, просияло под ярким лунным светом, а затем, через мгновение или два, он ответил:

— Из всех этих лет, в течение которых происходят колебания, у нас остается порядка двух тысяч лет в конце каждого колебания. Тогда один интервал в две тысячи лет у нас будет хорошим, а следующие две тысячи лет будут плохими. Однако, — поспешно сказал Дедушка, — мне нужно остановиться. Пришла пора мне и Внучке пробить полночь. В этот час вся Природа может свободно изменяться, когда один день умирает и рождается новый день. А Маятник, раскачиваясь, направляется сперва к Добру, а затем движется в сторону Зла. Но после он следует от Зла — к Добру. Прошу прощения, — сказав так, Дедушка резко замолчал, а колесики у него внутри зажужжали, и, опускаясь, пророкотала гиря. А потом из длинного Дедушкиного корпуса донесся полночный перезвон, после чего часы громко пробили двенадцать раз. Сразу же за Дедушкой вступила Внучка, точно повторив мелодию и бой.