Я убил Мэрилин Монро - [6]

– Это был ваш бойфренд?

– Да.

– Вы его любили?

– Да.

– Двойников на свете не бывает. Это выдумки писателей. Но если вы приняли меня за вашего бойфренда, давайте уж познакомимся. Мое имя Антони. Ваше имя? – Она протянула мне руку:

– Глория. – Мы пожали руки, и ее лицо дрогнуло. Говорят, что слепые узнают людей по прикосновению. Глория не была слепой. Что ж, прикосновения некоторых людей могут быть тоже идентичными. Она спросила:

– Вам ничего не говорит мое имя?

– У меня было две, даже три знакомых Глории, но они не были моими девушками. – Я протянул ей пачку, она взяла сигарету, прикурила от моей зажигалки. Некоторое время мы молча курили, глядя на подростков, резвящихся на песке.

– Хотите искупаться? – предложил я.

– Сперва я хочу зайти в кафе чего-нибудь попить.

– Пойдемте вместе. – Она хотела надеть платье, но я сказал, что в пляжном кафе все сидят в купальных костюмах. Мне не хотелось надевать шорты на мокрые плавки, и я прихватил на руку рубашку, в карманах которой были ключи и деньги. В кафе я заказал жареных креветок и кока-колу. Глория от креветок отказалась, сказав что она на диете, и пила только кока-колу. Возможно, она действительно была на диете. Конечно, она была не такой как двенадцать лет назад, но для женщины ее возраста она хорошо сохранила фигуру. Выйдя снова на пляж, мы сразу направились к воде. У меня всегда была привычка не входить, а вбегать в воду. Когда я вынырнул, то увидел, что Глория следует за мной. Она и раньше хорошо плавала. Достигнув линии, за которую спасатели запрещают заплывать, мы поплыли вдоль берега, я впереди, она в нескольких футах сзади. Резко развернувшись, я подплыл к ней, коснулся ее руки. Еще одно прикосновение, по которому слепые могут узнавать людей. И тут я увидел в глазах Глории страх. Всего на одно мгновение. Она тотчас улыбнулась.

– Вода действительно теплая, – сказала она, развернулась, поплыла в противоположную сторону. Я последовал за ней. Повернув ко мне голову, она сказала: – Не следует далеко отплывать от спасателя. Свои вещи я оставляю на пляже рядом со спасательной вышкой, это протекция от пляжных воришек. Но какой-нибудь черный подросток может унести сумку, если спасатель зазевается. – Выйдя из воды, мы некоторое время прогуливались по прибою, чтобы солнце высушило купальные костюмы. Глория все же была хороша собой. Не зря я так увлекся ею двенадцать лет назад. Хотелось спросить, замужем ли она. Но это было бестактно. Ведь если она ответит «нет», следующим вопросом автоматически было бы: а не переспать ли нам? Для первой встречи это не совсем прилично. Мы банально разговаривали. На вопрос, работает ли она, она ответила, что работает программистом в страховой компании. Я сообщил, что работаю смотрителем при еврейском клубе. Это было правдой, потому что, как я уже усвоил, синагога это еврейский клуб для собраний по любому поводу. Я проводил Глорию до дешевого открытого паркинга, где у нее была запаркована машина, новый «фольксваген». На прощание я все же сделал ей неприличное предложение: – Давайте вечером съездим в какой-нибудь приличный ресторан. – Если расшифровать всем известный код этой фразы, то получится: «давай переспим». Конечно, я хотел с ней переспать, но так же было интересно, что она ответит. Двенадцать лет назад она, конечно бы, отказала незнакомому мужчине. Но ее ответ был уклончивым: – Сегодняшний вечер у меня занят.

– Тогда завтра, – тотчас предложил я.

– Всю эту неделю я буду занята.

– Тогда на следующей неделе. Это будет двадцатого августа.

– Лучше двадцать первого.

– Двадцать первого. И где мы встретимся?

– У вас есть машина?

– Да.

– Я буду ждать вас у цветочного магазина в Боро Холл. Вы знаете это место?

– Знаю. Во сколько?

– В семь вечера.

– Какой номер вашего телефона?

– Зачем вам телефон? Мы и так уже обо всем договорились.

– Глория, а вы не забудете?

– Постараюсь не забыть. – Поскольку неприличное предложение было сделано, и было получено согласие, я спросил:

– Глория, вы замужем?

– Нет. А вы женаты?

– Как и вы, предпочитаю свободу. – Мы попрощались, и она уехала.

В синагогу я пришел до окончания молитвы. Знаете, как евреи молятся? Похоже, как и в католических церквях, только когда они читают тексты хором, у них получается более слаженно. И еще они наклоняются при каждой фразе. Кому трудно наклоняться, те просто кивают головой, как бы соглашаясь со священным текстом. Эти наклоны и кивки у них иногда переходят в привычку. Я видел, как некоторые парни, даже флиртуя с девушками, раскачиваются взад и вперед, кивая головой. Мне объяснили, что наклоняясь они физически помогают проникновению святого текста в душу. Этому их учат с детства. Я прошел в спортивный зал еще раз осмотреть картины Збигнева. Он не стал пририсовывать набедренную повязку Давиду, как обещал это раввину. Он просто вырезал из бумаги эту повязку, разрисовал ее под цвет леопардовой шкуры и наклеил на яйца Давиду с тем, чтобы отклеить ее после выставки. Когда я подошел к картине, то увидел, что леопардовая повязка отклеена от своего места и наклеена на голову Давида. Член и яйца Давида были на виду. Конечно, это проделали мальчики, с поведением которых я уже был знаком. Религиозные евреи избегают изображений голых и даже полуголых людей, и конечно же, мальчики всю субботу изучали картины Збигнева и трогали их пальцами пока не обнаружили, что повязка не нарисована на холсте, а наклеена. В конце последней субботней молитвы все прихожане синагоги собираются в мейн шуле. Пользуясь тем, что в спортивном зале никого не было, я отклеил с головы злосчастного Давида бумажную повязку и наклеил ее, как и надо, на член и яйца. Я понимаю этих развлекающихся мальчиков. В их возрасте я обязательно проделал бы то же самое. В кухне был беспорядок. Кухонная стойка была залита кофе, кока-колой, засыпана размоченным печеньем, на полу был мокрый мусор. В углу разбитая бутылка вина. Красная винная лужа начала подсыхать. Конечно, это работа детей, скучающих во время шабеса. А еще на стойке стояли пластиковые стаканы с кофейной кашей. Дети сыпали в стаканы почти до краев кофе, затем заливали его молоком и вином. Это они так играли в кухонную готовку. В кофейных банках кофе был залит не то вином, не то кока-колой. Пришлось эти банки выбросить. В кухню пришел заведующий кухней Ицхак, посетовал на детей, грустно посмотрел в мусорный бак на банки испорченного кофе, но тут пришла его раздраженная жена Руфь с двумя детьми и потребовала, чтобы Ицхак немедленно шел домой. Когда они уходили, Руфь с любезной улыбкой заранее поблагодарила меня за уборку и заверила меня, что ее дети в отличие от остальных детей в кухне не безобразничают. Я смахнул со стойки мокрые бумажные тарелки и стаканы, протер стойку мокрым кухонным полотенцем, подмел пол и вымыл его шваброй. Как и советовал Збигнев, швабру я вымыл в кухонной раковине, поскольку в кухне никого не было. Когда все евреи разошлись по домам, я приступил к уборке мэйн шула. Как мне объяснил Збигнев, первые ряды скамеек были абонированы богатыми людьми. Это стоило дороже. На задних рядах сидели бедные люди: задние сиденья дешевле. Как и в христианских церквях перед каждым сиденьем был ящик для священных книг. В первых рядах все ящики были пусты: богатые евреи хорошо воспитаны и по окончании молитвы уносят священные книги в коридор, где ставят их на полки. В задних рядах почти все ящики были забиты книгами. Кроме того, в этих ящиках было много мусора: бумажные салфетки, записки, скомканные брошюры, обертки от конфет, обсосанные леденцы. Вот тут я начал понимать, какой вред приносят бедные люди. Если они читают в метро газеты и журналы, то по прочтении они бросают их иногда в урну, но чаще на землю. Они едят на улице хот-доги, чипсы, дешевое печенье, и обертки бросают на землю. Бедные люди не пользуются носовыми платками и бросают на землю использованные бумажные салфетки. Дети бедных людей, как правило, постоянно что-нибудь едят или сосут: чипсы, леденцы, жевательные резинки и бросают на землю обертки, палочки от леденцов и мороженого, выплевывают жевательные резинки, которые липнут к подошвам прохожих. Богатые люди читают газеты на работе или дома, не едят на улице хот-доги и чипсы. Богатые люди не разрешают детям есть чипсы, дешевое печенье и леденцы, не разрешают покупать жевательную резинку и вообще не разрешают детям есть на улице. Богатым людям просто нечем мусорить. Почти весь мусор, который вы видите на улице, делают бедные люди. Поэтому все мусорщики, которые по утрам убирают на улицах мусор, и все уборщики, которые убирают общественные помещения, не любят бедных людей. К сожалению, бедных людей намного больше, чем богатых, поэтому так много мусора. В моей синагоге три уборных. Мужская и женская на первом этаже, и одна женская на втором этаже. Всего восемь унитазов. И еще три писсуара в мужской уборной, которые они тоже называют унитазами. Очевидно, французское слово писсуар в Нью-Йорке не принято. Два унитаза из восьми оказались обосраны, так что пришлось их мыть за два слива, как учил меня Збигнев. На мытье уборных ушло полчаса. Еще два часа ушло на уборку всей синагоги, где шваброй, а где пылесосом. Работа не сложная. Еще раз проверив все помещения, я запер синагогу на ключ, – президент Шали выдал мне минимальный набор ключей.