«Я у себя одна», или Веретено Василисы - [65]

Разумеется, в сцене примирения в ролях то тетки, то матери работала сама Антонина, иначе и смысла нет. Азартно, между прочим, работала. С кура­жом, с хулиганством, с очень большой иронией по адресу своих старух — и с любовью. Боже, сколько в этом ворчливом "саммите" было любви, какие мощные темпераменты схлестнулись, как Тоша, становясь то Раисой, то Зи­наидой, на глазах наполнялась еще большей энергией, чтобы не сказать страстью! И вовсе это была не "бытовуха" про жизнь в маленьком городе сексуально неудовлетворенных женщин, хотя и эта тема присутствовала, куда ж ее денешь — по правде так по правде. Но правды этой оказалось много больше, чем обещал в начале наш "психодраматический лубок". Бед­ная возможностями, неласковая жизнь — и не убитое ею желание праздни­ка, красоты, счастья. Неблагополучное во всех отношениях окружение, где годами пьют и тупо смотрят телевизор, а еще время от времени вешаются, бьют смертным боем и насилуют, да и у женщин есть свои способы изводить так называемых близких — и горячее стремление жить иначе, раз уж не са­мой, то хотя бы детям создать это "иначе". Жесткий диктат житейской нор­мы, когда и в тридцать пять "уже все" — и живое женское нутро, тоскующее по чувствам и создающее эти самые чувства почти на пустом месте, из ни­чего. "Особенности национальной практики" физического унижения, чтобы не сказать отрицания женщины любого возраста, в том числе и через пол­ное пренебрежение свойствами и потребностями ее тела. И — немыслимая жизнестойкость этого самого тела, которое по всем законам анатомии с фи­зиологией должно было бы уже давно превратиться в землеройную машину, трактор, мортиру или просто бесчувственную тушу, а оно, черт подери, чув­ствует и надеется чувствовать еще! Много чего там было...

А заканчивали мы так, как придумала сама Тоша в ответ на мой вопрос: "Что тебе нужно, чтобы не только примирить в себе эти два голоса, но и физически принять свое тело, свою чувственность?" Финал получился фан­тастический. Итак: мать и тетка собирают Тошу на праздник — разумеется, новогодний "огонек", только настоящий. (В их конторе как раз недавно по­явился один интересный разведенный господин, бросающий на нашу геро­иню недвусмысленные взгляды, от которых она до сей поры не знала куда деваться — это в реальности, как и приближающиеся новогодние возмож­ности.) Пока не настал знакомый столбняк — "и хочется, и колется, и мам­ка не велит", — старухи дружно заявили: все как сама захочешь, только как сама захочешь, будет настроение — гуляй, это твое прекрасное тело и твоя жизнь. И предложили "на удачу в амурных делах" собрать "девушку" на праздник по старому ритуалу — так собирали невест один раз, а коро­лев — почаще.

Начинается все, понятное дело, с мытья — и Зина с Раей свою "младшень­кую" парили в баньке, притом младенческие присловья типа "С гуся вода, с Тонечки худоба" чередовались с присловьями не вполне приличного свой­ства. Вся группа "на подхвате" подавала то веник, то реплику, нахваливая ее фигурку, волосы, подтянутый животик, даром, что двоих родила, и про­чая. Потом было само одевание — и это было красиво! Чтобы в нашей пси­ходраматической купели и перед зеркалом действовать было ловчее, Тоша и в самом деле кое-что с себя скинула — ну, не разделась догола, но оста­лась в топике и колготках. "В ролях" потрясающего белья и волшебного платья выступали ее собственные, не одну командировку видавшие вещи: приличные, удобные, немнущиеся. То есть одевали мы ее вполне по-насто­ящему. И каждая могла, передавая из рук в руки практичную трикотажную юбочку, сказать свою фантазию о том, что бы это могло быть и какие ощу­щения в теле такая вещица вызывает. Заканчивался ритуальный путь каж­дой вещи в руках Зинаиды с Раисой, которые вдвоем ее на Тошу одевали — строго вдвоем, симметрично, согласованно. А перед Тошей было еще и Зер­кало — конечно же, живое. И по мере того, как наша героиня разрумяни­валась и оттаивала, Зеркало чутко отслеживало все ее невольные жесты, позы, движения: вот плечиком повела, вот вздохнула — ах... Причесывала ее Зинаида, но причесывала наоборот: не забирала волосы под повойник, как в свадебном ритуале, а из маловразумительного хвостика с заколкой освобождала, расчесывала, разглаживала, раскладывала по плечам. А мама Рая попудрила ей носик и дала "на удачу" какую-то особенно "счастли­вую" губную помаду. И все это время Тоша проговаривала все свои ощуще­ния, совершенно реальные в этой нереальной, сказочной ситуации, "воз­вращала" себе живое, чувствующее тело.

И вот так, на сочетании символической игры в "рождение Венеры", полно­го и безусловного принятия группой и осознавания своей женской теле­сности эта история для Тоши закончилась. Ее последние — по игровой час­ти работы — слова были: "Это я. Смотрят на меня или нет, быть женщиной хорошо. Я что, сама себе нравлюсь, что ли? Да, нравлюсь. Я свободная не потому, что незамужняя, а просто это мое тело, мои ощущения, мои жела­ния и моя, блин, жизнь. Ох, девочки, вот спасибо! Повезу себя как хрустальную вазу: осторожно, мол, особо ценное тело!" Без этой по­следней "цыганочки с выходом" была бы не та работа и не та героиня: из песни слова не выкинешь, а уж из частушки — в особенности.