Я твой ужас и страх - [9]

Ныне же чудилось, будто она тонет в бесконечной топи, мечется между двух огней. Ее снова вызывали на поединок, ей снова в борьбе двоих выдавали комплект доспехов. Но при чем она до турнира «алой и белой розы»? Или как там еще назывались все это причудливые красивые ордена благородных рыцарей. Хотя половину придумали вруны-менестрели, историки и писатели. Люди жестоки, и сочиняют образы сказочных злодеев, списывая их с себя. Иного не дано.

— А мне, в целом, нравится, — Валерия не выдержала и высказала первое, что в голову пришло. Дебильный повод ссориться, только сотрясать ткань мироздания очередным раздором.

Красивое и свежее лицо матери вытянулось, застыв непониманием на мгновение, точно пленку поставили на паузу, а затем искривилось всеми возможными оттенками возмущения. Валерия сжалась, втягивая голову в плечи. Ее никогда не били, разве только в детстве могли за непослушание надавать по рукам, но не сильно, даже синяков не оставалось никогда. Ее любили — так они всегда говорили, ее берегли — так они утверждали. Но отчего же слова хлестали плетьми? Девушка инстинктивно закрылась сцепленными на груди руками — плотный замок для ментальных атак, чтоб не лезли сразу в душу.

— Нравится смотреть, как люди друг друга бьют? — взвилась мать, язвительно продолжая: — «Прекрасно»! Просто «восхитительно»! Ты теперь заодно с отцом? Хорошо! Вы меня оба довести решили!

— Молодец, доча! Будем смотреть бокс! — рассмеялся отец, точно получил баллы в свою пользу, даже хлопнул дочь по плечу, точно «своего парня», насмехаясь над супругой: — А ты иди свои мелодрамы качай!

— Валерия! Я от тебя не ожидала! — продолжала мать.

Веселье отца не радовало, как и возмущение матери. Он специально включил то, что ей не нравилось. Наверное, Валерии следовало промолчать, по меньшей мере. Или попытаться уговорить найти что-то нейтральное, что перетерпят все. Так бы хоть один вечер часа два посидели в тишине, уткнувшись в разноцветный экран. Так многие и живут — общим экраном, отделенным им же друг от друга. А оставить их наедине в темноте или в пустой комнате, заставить поговорить о чем-то, так и поняли бы, что чужие друг другу, как галактики на разных концах Вселенной.

— Да не будем мы уже ничего смотреть! Как вы меня достали! — воскликнула пронзительно Валерия, глотая едкие горькие слезы, которые жгли в горле, но не выступали на глазах. Она вскочила с дивана, уносясь прочь, в свою комнату. Она ждала наступления ночи, ночью тихо, никто не трогает, никто не требует выбирать сторону в этой бесконечной войне. Ничтожной и малозначительной в сравнении с тем, что творилось в варварском изменчивом мире, но изранившей душу до состояния поношенной тряпицы, терзаемой семью ветрами. Где-то на краю света в деревне рыбаков-Хоронов, улов которых не морские создания, а человеческие существа. Где-то в иных мирах надломилось что-то для них, накренилось, и иссякла гармония.

Во всем виноваты характеры, воспитание, склонности, предпочтения, собственный выбор — вроде все рационально и просто объяснялось, только казалось, будто сердце выпотрошили наружу.

«Как вы меня достали…» — слышалось повторением зажеванной кассеты, пока девушка лежала ничком на разобранном диване. Утром она его уже не собирала, ее не интересовало, что думала по этому поводу мать. Ругалась, конечно. Но Валерия вскоре запретила входить в свою комнату без надобности, сказала, что она слишком взрослая и имеет право хотя бы на личное пространство. Просто ей надоело, когда скандалы переносились к ней, когда ее начинали делить и убеждать принять одну из сторон. Так у нее появился способ отгородиться от этого, а что делать дальше, она не ведала, не загадывала дальше следующего утра.

Пережить бы еще ночь… Ночь… Когда опять придут кошмары!

Она поняла, что теперь даже сна нет смысла ждать, потому что прибудет незваный гость, который наивно считал себя ее ужасом и страхом. Впрочем, да, наверное, ужас и страх — долго она бы не выдержала, бессонница доводит до истончения границ нормальности быстрее голода. Он бы добился своего рано или поздно, хотя… Не из-за него не удавалось сомкнуть глаз, а из-за того, что каждый вечер после работы она получала свою ненужную дозу адреналина.

Она ждала наступления ночи; начало и конец устанавливал сам Король Кошмаров. И чем гуще делались тени, тем отчетливее вставал образ открытого окна и подоконника — она на самом деле пыталась покончить с собой, и после очередной перепалки ничуть не жалела об этом решении. Ее жизнь не удалась, не состоялась. Так уж ей казалось. Она устала быть то переходящим призом, то оруженосцем одного из «рыцарей», то переговорщиком, который тщетно стремится установить мир. Лучше бы разошлись, но иногда две стороны слишком повязаны бременем взаимных обид.

Валерия неподвижно лежала с открытыми глазами, даже не моргала, не включала свет. Она ничего не делала. Проплывали нестройные ведения, лишь холод не наступал, его на какое-то время изгнал горячий чай, выпитый на ужин. Только голова снова раскалывалась от усталости, наполнялась разномастными оттенками боли. Особенно стучало в висках, мучили короткие импульсы, пробегавшие где-то под кожей, в сосудах. Наверное, это мысли болели, копошились мышами: «Вы победили Страх. Так что же, вечный праздник? Кому в этом мире легче от призрачных снов?.. Хотя от кошмаров люди порой становятся более жестокими. Но они готовы устроить кошмар и в реальности, а сны — лишь ее продолженье».