Я твой бессменный арестант - [45]
— Сортирная будка на ледяном бугре?
— Нэ доступна, скользко.
— Где пьют, там и льют! — резонерствовал Хлыщ и дребезжащим баском завел:
— Тяпнем, допоем.
Хозяйничал Хлыщ, видимо тянувший лямку главного добытчика. Хлеб и сало кромсал, как рубил, крупно, не скупясь. Уписывал неопрятно, роняя крошки. Хлебал сивуху, покрякивал, поперхивал, — лезло обратно. Щедро угощал приятелей.
— Жизнь наша зэкова …
— Нас дерут, а нам некого!
— Говорят, скоро хлеба будет навалом.
— Ветвистая пшеница уродит?
— Сказки врагов счастливого народа.
— Ветвистые прут рога у зэка!
— Если уж в этом стане чего-то нет, то нет глухо и навсегда!
Хлыщ порывался петь, но его хватало лишь на один куплет:
— Пора ушивать.
— Ксивы нужны.
— С паспортом на работу возьмут, — неожиданно брякнул Захаров.
Парни изумлено заржали:
— Чей там голос из помойки раздается?!
— Работяг нашел! Придурок лагерный!
— Мы воры в законе, жмурик!
— Уродоваться ты будешь, дефективный!
— Руку отрублю, вкалывать не заставят!
— Где бы ни работать, лишь бы не работать!
Долго не спадал чумной настрой. Парни хлебали самогон безудержно, а надрызгавшись до невменяемости, несли что-то несуразное, невразумительное, невпопад. Хлыщ уже не пел, а хрипло плакался приятелям:
— Мать ишачила, и что? Повымели все, до зернышка. Мать слезами изошла. Поняла — безнадега, ну меня гнать: «Иди через кордон, дите не тронут!» Мне и семи не было, а прошел и выжил. Всю деревню смерть прибрала. Голодуха …
Мы сотворили себе кумиров. Могло ли быть иначе? Пайки не отбирали, не били и вообще не баловали вниманием. Мы не сводили с блатных тузов преданных глаз: по всем установленным в группе канонам шикарная житуха и представлялась примерно такой.
Непрерывная пьянка мешала им широко развернуться, обстряпать прибыльное фартовое дельце и умотать, но чем больше они обалдевали от сивухи, тем большее восхищение вызывали. Бремени раболепства не чувствовалось: потребность поклонения впитывается в кровь вместе с угнетением и страхом.
Теперь мы знали все о блатной жизни, видели воочию, как роскошно, припеваючи прожигают ее рисковые хлопцы. Но как только они исчезали из поля зрения, мечталось об одном: о путевках в детдом.
Это была всем ночам ночь. Отяжелевшие от выпитого, с огромной баклагой бултыхающейся браги парни ввалились в спальню раньше обычного. Громко, как на спевке, трубили, словно глушили себя песней:
Потом ругались обиженно:
— В собственный ДПР не пущают! Окно забили.
— Карга безносая развонялась.
— Это тетя Дуня, — услужливо пояснил Горбатый.
— Была б помоложе, замухрыга …
Снова хлестали самогон, разевая мокрые, щелястые пасти, набирались до почернения и одурения. Снова горячились: брать сейф или не брать? Проклинали город, поносили приемник и весь белый свет.
Сизым маревом полыхался дым, заволакивая дальние углы. Поникший Хлыщ сорванным голосом цедил огрызки песен.
Черный стоял крепко, как конь, тянул свирепым, гортанным клекотом:
— Банку ставлю за бабу! — возвопил Хльщ. — Пейте мою кровь, сосите мои яйца!
— Невтерпеж!
Настал момент, Горбатый давно подстерегал его, жаждал не просто услужить — осчастливить.
— У Николы Маруха есть! За стеной, у девок. В натуре, гадом буду! — бросил он лакомую кость.
Безошибочное, словно вымеренное чутье подстегивало Горбатого, а болезненное искушение втереться в доверие к сильным, любой ценой обрести безопасность граничило с безумием.
Парни встрепенулись.
— Веди, покажь!
Горбатнй резво драпанул на женскую половину, новенькие за ним. Сразу же вернулись, озабоченно шушукаясь:
— Перебудим малолеток, поднимут шухер!
— Сюда ее!
— Шмаровоз лохматый! — сверкнул пьяными зенками Черный. — Шкандыбай за ней!
— Канай на фиг! — артачился опальный вожак.
— Кому сказано? — приструнил его укротитель.
Так и не столковавшись, парни скинули с койки упирающегося Николу и пинками погнали по проходу. Скособоченная, в слезах, мохнатая морда Николы проплыла надо мной. Он путался в широких кальсонах, слегка сопротивлялся, но резкий толчок вышвырнул его за дверь.
Новенькие высыпали в прихожую.
— Пластанем тут! — зашептал Хлыщ.
— Встоячку?
— Не, парашу выбрось!
Параша тяжело взбулькнула и заплескалась у нашей койки. В нос шибануло острым, теплым зловонием.
Потушили свет. Я затаил дыхание и зажмурился. Затеваемое бесчинство вздымало волну отвращения более страшную, чем ожидание побоев.
— Ой, пустите! — совсем рядом вскрикнула перепуганная Маруха.
— Не шипи! От хрена не умрешь, а только потолстеешь!
— Нет, нет! — причитала Маруха придушенным шепотом и дрыгалась, не даваясь.
— Никто не узнает!
— Прикури свой бычок под хвостом у кота!
«Рассуждения о Греции» дают возможность получить общее впечатление об активности и целях российской политики в Греции в тот период. Оно складывается из описания действий российской миссии, их оценки, а также рекомендаций молодому греческому монарху.«Рассуждения о Греции» были написаны Персиани в 1835 году, когда он уже несколько лет находился в Греции и успел хорошо познакомиться с политической и экономической ситуацией в стране, обзавестись личными связями среди греческой политической элиты.Персиани решил составить обзор, оценивающий его деятельность, который, как он полагал, мог быть полезен лицам, определяющим российскую внешнюю политику в Греции.
Иван Александрович Ильин вошел в историю отечественной культуры как выдающийся русский философ, правовед, религиозный мыслитель.Труды Ильина могли стать актуальными для России уже после ликвидации советской власти и СССР, но они не востребованы властью и поныне. Как гениальный художник мысли, он умел заглянуть вперед и уже только от нас самих сегодня зависит, когда мы, наконец, начнем претворять наследие Ильина в жизнь.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)
Лев Львович Регельсон – фигура в некотором смысле легендарная вот в каком отношении. Его книга «Трагедия Русской церкви», впервые вышедшая в середине 70-х годов XX века, долго оставалась главным источником знаний всех православных в России об их собственной истории в 20–30-е годы. Книга «Трагедия Русской церкви» охватывает период как раз с революции и до конца Второй мировой войны, когда Русская православная церковь была приближена к сталинскому престолу.
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.