Я – телохранитель. За пригоршню баксов - [4]

— Рад вас видеть.

Судя по всему, это и была Маша Мостовая. Из своей нелепой девичьей сумочки Маша извлекла неновый диктофон, из чего Китайгородцев сделал вывод, что сей предмет одолжен на время у старших, более опытных коллег по журналистскому цеху. Ещё появился маленький блокнотик и гелевая ручка, купленная по случаю в магазине канцтоваров за шесть рублей. Маша с таким тщанием, почти детским, всё проделывала, что не оставалось никаких сомнений — волнуется донельзя, тянет время, чтобы хоть немного освоиться в новой обстановке. Китайгородцев никогда прежде не встречал таких застенчивых журналистов. И подвыпивший Марецкий всё прекрасно понимал. Смотрел на девушку с прищуром. Под этим взглядом она, кажется, терялась ещё больше.

Наконец осмелилась поднять глаза на сиятельного Марецкого и спросила неуверенно:

— Начнём?

В ответ Марецкий благосклонно кивнул. Он был похож на многое познавшего в этой жизни мэтра, готового передать свои знания поколению молодых, еще не оперившихся птенцов-последователей.

Маша щёлкнула кнопкой диктофона.

— Игорь Александрович! — произнесла она почти торжественно. — Что для вас музыка?

Китайгородцеву показалось, что во взгляде Марецкого промелькнула усмешка, но ответил он серьёзно:

— Музыка — это философия. Да-да, именно философия, — проявил настойчивость Марецкий, будто с ним кто-то пытался спорить. — Потому что философия — это прежде всего объяснение жизни. А музыка как раз и объясняет нам самих себя. Объясняет то, что творится в душах людей. Она звучит внутри нас, она — часть нас самих, она и есть наша сущность…

Он сделал паузу. И Маша, и Китайгородцев ждали продолжения. Но Марецкий вдруг спросил у девушки:

— Вам действительно хочется слушать всю эту ахинею?

Маша вздрогнула и покраснела. Растерялась, не зная, что ответить.

— Ну что за вопросы такие? — вздохнул Марецкий и печально посмотрел на собеседницу. — Что для вас музыка? Каковы ваши творческие планы? Над чем вы сейчас работаете? Это же все бред, Машенька. Вы где учились журналистике?

— МГУ, — едва слышно ответила девушка, краснея уже до свекольного цвета. — Факультет журналистики.

— Так, понятно, — взял инициативу в свои руки Марецкий. — В любом случае выкиньте из головы все вопросы, которые вы заготовили заранее. Оставьте только то, о чём хотели бы меня спросить, но боялись. Или стыдились.

Он широко улыбнулся, давая понять, что сердиться не будет. Позвал официанта.

— Нам вина для девушки. Машенька, вам белого или красного? А, ладно, красного. Потом ещё мясного чего-нибудь. Маша, вы не вегетарианка, случайно? Нет? Вот и славно. Значит, мясного чего-нибудь. Салат — такой же точно, как мне принёс. И вот грибы ещё у вас хорошо готовят. Грибы есть? Неси! Так вот насчет интервью, — это уже Маше. — Давайте что-нибудь живенькое соорудим, а? Ну, например, такой вопрос: музыка эротична?

Маша снова покраснела.

— Вы вообще откуда? — спросил у нее Марецкий. — Ведь не из Москвы, верно?

— Из Торжка.

— Господи, славно-то как — из Торжка! — почему-то обрадовался Марецкий.

Он уже прилично выпил, и градус его настроения стремительно рвался ввысь.

— Итак, об эротичности музыки. Знаете ли вы, милая моя Маша, что когда женщина говорит мужчине «да», в пятидесяти восьми процентах случаев, согласно статистике, при этом звучит музыка?

Официант принес вино, налил в бокал, который поставил перед девушкой. Марецкий с готовностью поднял свою рюмку:

— За вас, Маша!

У него был пьяный и жадный взгляд.

В ресторанном зале появилось ещё одно действующее лицо. Пришёл молодой парень и занялся музыкальной аппаратурой, которой был уставлен небольшой пятачок почти игрушечной сцены. Китайгородцеву пришлось развернуться и сесть иначе, чтобы держать парня в поле своего внимания.

— Музыка — это жизнь, Машенька, — продолжал опутывать словесами свою собеседницу Марецкий. — Невозможно заниматься этим делом с восьми до семнадцати с часовым перерывом на обед. Этим надо жить. Этой атмосферой надо пропитываться. Кстати, хотите?

— Чего? — обмерла Маша.

Марецкий засмеялся, набрал какой-то телефонный номер.

— Гриша, привет! Это Марецкий. Что делаешь? Ну, это пустое, брат. С утренней головной болью надо бороться. Приезжай ко мне. Я в «Кахетии».

Продиктовал адрес.

— Только ты на такси поезжай, Гриша, а то в метро тебя заберут, я же знаю. Ничего, что денег нет, я заплачу. Ах, тебя в такси не посадят? Да, брат, вид у тебя ещё тот, я просто подзабыл. Тогда вот что. Ты позвони Лёлеку, он пускай заедет за тобой, и вы поедете вместе. У Лёлека вид поприличнее, просто-таки профессорский вид, с ним тебя в такси посадят. И гитару свою возьми непременно, Гриша. Сегодня будет большой концерт. Лёлеку, чтобы он не артачился, скажешь, что я угощаю.

А минут через тридцать в ресторан вломилась гомонливая орда кое-как одетых, нестриженых, весьма неопрятных и явно не успевших протрезветь после выпитого накануне людей. От самых дверей за ними бежал охранник, но справиться с этим нашествием ему одному было не по силам.

— Это ко мне! — смеялся Марецкий.

Тут был Гриша — долговязый длинноволосый парень с бородой и усами, чрезвычайно похожий на Иисуса Христа. Был и Лёлек, который и вправду очень смахивал на профессора — очки, бородка, округлое лицо и рассеянный взгляд. Все прочие прибывшие, как оказалось, до глубокой ночи пьянствовали на квартире Лёлека-профессора, слегли только под утро, подкошенные безуспешными поисками закончившейся так некстати водки, и вдруг раздался звонок от Гриши, сообщившего Лёлеку, что Марецкий приглашает и Марецкий угощает, и этот звонок был воспринят как подарок свыше, как благоволение небес, и тотчас же без всякого голосования было принято единодушное решение ехать всем вместе.