Я тебе не верю! - [5]

— Я не имею права сказать.

— О, действительно! — Она с презрением отвернулась. — Это смешно. Я не верю…

— Причина была обоснованной или казалась таковой в то время, — по-прежнему тихо сказал Филипп. — Когда же Патрик сообщил семье, что хочет жениться на вашей сестре, известие было не очень хорошо принято, как вы знаете. Мой брат Пьер и я посчитали, что все должно идти своим естественным путем. Время — лучший лекарь…

— Лекарь чего? — спросила она упрямо. — Того факта, что Патрик взял жену, которая в глазах ваших родителей была много ниже его по положению? Или того, что она не француженка? Как я понимаю, жена Пьера — по меньшей мере, дочь графа. Полагаю, что она была принята с распростертыми объятиями!

— Мы здесь не обсуждаем Катрин, жену Пьера… Вы выслушаете все, что я намерен сказать. Есть тайны, которые я не могу разглашать, поскольку они чужие. Но раз Джулия увидится с моей семьей…

— Если Джулия увидится с вашей семьей, — поправила она резко. — В конце концов, решение за ней. Если бы это зависело только от меня, Джулия никогда не встретилась бы ни с кем из ваших родных. Она очень любила Патрика, а ваши родители, пусть косвенно, но виноваты в его смерти! Повлияет ли это на ее решение, я не знаю.

— Он тоже очень любил их, — мягко заметил Филипп. — Так же, как и они его. Мне тридцать шесть лет, Пьеру — тридцать четыре. Патрик был последним ребенком, любимцем семьи, и мать души в нем не чаяла.

Он поднялся, пересек комнату и остановился перед Элизабет. Она тоже поднялась и, вскинув голову, уперлась взглядом в его красивое холодное лицо, которое было теперь так близко.

— Ох уж, этот ваш праведный гнев… — пробормотал он, глядя на нее, казалось, бездонными глазами. — Делаете вид, что вам все нипочем. Другой бы подумал, что вы специально поработали над образом жесткой и приземленной женщины. — Она онемела, испугавшись его проницательности. — Но ваши глаза говорят о другом, — продолжал он. — К чему этот панцирь, Элизабет? Что в ваши двадцать восемь лет сделало вас такой враждебной всему миру, готовой видеть все в черном свете?

— Я вижу то, что у меня перед носом, — парировала она, — и не люблю, когда ко мне подлизываются. Если, по вашему мнению, это делает меня жесткой и приземленной, так тому и быть.

Элизабет сердито посмотрела на него, стараясь скрыть неуверенность. Но разве она не права? После того, через что она прошла благодаря Джону, Элизабет предпочитала держаться от других людей, в особенности мужчин, на почтительном расстоянии.

Филипп понимающе улыбнулся, словно она скорее подтвердила, чем опровергла его мнение.

— Вечером я вернусь, и тогда хотел бы поговорить с Джулией напрямую. Если можно, — сказал он мягко.

— Джулия будет смотреть на все моими глазами. — У Элизабет дрогнуло сердце. С самого раннего детства сестра была идеальным объектом для манипуляций — ее чувствительная натура избегала любой конфронтации и несогласия. Она будет мягкой глиной в руках этого человека, даже если не учитывать его поразительное внешнее сходство с Патриком.

— Посмотрим. — Выразительные карие глаза сделались безжалостными. — Но я изложу свое мнение вашей сестре, Элизабет, независимо от вашего на то благословения. В этом я буду неотступен, вы меня понимаете?

— Прекрасно, — пробормотала она сквозь зубы.

— Хорошо. — Филипп вновь улыбнулся, протягивая ей руку на прощание.

Она не хотела прикасаться к нему. Ее сознание бунтовало при мысли об этом. Он был красив, возможно, неотразимо красив для некоторых женщин, но не для нее. О, только не для нее! Она слишком сильно обожглась на мужчинах, которые полагали, что их единственная обязанность — обворожительно улыбаться.

— Я не кусаюсь, мисс Элизабет Тернер, — сказал он с усмешкой, которая невольно побудила ее подать ему руку.

Его ладонь была теплой и твердой, и в тот момент, когда он поднес ее маленькую руку к своим губам, Элизабет словно почувствовала удар электрическим током и отдернула ее. Долю секунды смуглое лицо выражало удивление, а затем стало безразличным.

— Я вернусь в семь вечера, — сказал он спокойно. — Пожалуйста, не вздумайте советовать вашей сестре куда-нибудь уйти. Это было бы на редкость глупо.

— В самом деле? — Неужели он способен читать чужие мысли?!

Филипп двинулся к выходу, но, не сделав и пары шагов, обернулся, чтобы еще раз смерить ее пристальным взглядом прищуренных глаз.

— Полагаю, стоит предупредить вас, что я человек упрямый. Упрямый и решительный. И всегда добиваюсь именно того, чего хочу.

— Но всегда ли вы получаете то, что заслуживаете, господин де Сернэ? — спросила она с нарочитой слащавостью.

В какой-то момент Элизабет подумала, что зашла слишком далеко, так как в глубине его глаз стал разгораться зловещий огонек, но затем его четко очерченный рот искривился в усмешке, и он вяло пожал плечами.

— Теперь я в этом не уверен, — проворчал он, пробегая взглядом по ее волосам и лицу. — Возможно, однажды я смогу вам ответить на это — кто знает? — Он опять улыбнулся, излучая всем своим существом неодолимую мужскую притягательность.

Ей вдруг стало трудно дышать, и она ощутила, как вспотели ладони. Что послужило причиной? Испуг? Необъяснимое влечение?