Я, сын трудового народа - [2]

– Тю! – вдруг воскликнул он с радостным изумлением. – А я смотрю и думаю: что это за такая кукла? Откудова она взялась? А это, оказывается, наша Фроська! Смотри ты, как выросла… Ну? Чего же ты молчишь, сестричка? Язык скушала? Да ты Фроська или вовсе не Фроська? Отвечай, как полагается по уставу!

– Фроська, – сказала девочка смело, ничуть не смущаясь тем, что разговаривает с солдатом.

– Где ж ты была вчера, что я тебя не заметил?

– А на печке. Вы меня не бачили, зато я вас бачила. Вы – кавалер?

– А, чтоб тебя! Кавалер! – захохотал Семен. – Такая малявка, а уже понимает, что за такое кавалер… Где ж это ты видишь, что я кавалер?

– У вас на груди крест, – сказала девочка, подходя к солдатской гимнастерке, раскинутой рукавами врозь на столе. Она потрогала крестик, пришитый к карману. – Беленький. Без бантика. Значит, четвертой степени. Георгиевский. Скажете – нет? Ой, что это! Накажи меня бог – драгунская винтовка! – продолжала Фрося болтать, не обращая внимания на брата.

Он смотрел на нее во все глаза, дивясь тому, как она выросла за эти четыре года: уходил на войну – была совсем маленькая, незаметная; возвратился – и на тебе: высокая, ничего не стесняется, с дерзкими глазами (как у той козы), а главное, понимает солдатские дела, – хоть замуж выдавай!

– Дивитесь, – говорила девочка, переходя от вещи к вещи, – дивитесь, сколько богатой справы! Бачьте – какие сапоги: юфтовые, и головки совсем ще целые! А нож какой кривой! Артиллерийский. Скажете – нет? Ух ты, а ранец! Тяжелый. Двумя руками не подымешь. Целый чемойдан. Что в нем такое?

– Не касайся до ранца.

– Та я ж не касаюся. Я только побачу и положу на место.

– Ой, Фроська, заработаешь по рукам!

– Ни. Вы меня с кровати не достанете.

– А ну, где мой пояс с медной бляхой? Он достанет.

– Нема вашего пояса с медной бляхой, – хохотала девочка, – я его на горище закинула!

– Ну тебя к черту, на самом деле! Положь ранец. Хочешь хату подорвать, чи що? Может, в этом ранце ручные гранаты лежат, откуда ты знаешь?

– Лимонки или бутылки? – быстро, с живым любопытством спросила Фрося, не выпуская из рук ранца.

Солдат всплеснул руками.

– Что вы скажете? – ахнул он. – Лимонки или бутылки! Где это ты научилась понимать? Допустим, что лимонки. Ну?

– Я знаю! Лимонку сначала надо об такую маленькую терочку чиркнуть, а без того она все равно не подорвется. Скажете – нет?

– А вот я тебя сейчас чиркну по одному месту, – пробормотал Семен и вдруг выскочил из постели с проворством, которого никак нельзя было угадать по его лицу – блаженному и слегка опухшему от долгого и счастливого сна.

Но Фрося оказалась еще быстрей и проворней брата. В мгновение ока со страшным визгом она шмыгнула в сени, – платок упал с головы и повис на крепком маленьком плечике, только довольно длинная тугая коса, заплетенная ситцевой лентой, мелькнула перед носом Семена.

Из темноты сеней на солдата смотрели блестящие глаза, круглые и настороженные.

– А вот не споймаете!

– Очень мне это надо, – с напускным равнодушием сказал Семен.

Он хитрил. Ему до страсти хотелось поймать нахальную девчонку и шлепнуть ее для примера, чтобы она имела уважение к воинскому званию.

Но он хорошо понимал – нахрапом тут ничего не выйдет. Надо действовать осторожно.

Не обращая внимания на Фросю, он озабоченно прошелся по хате, как бы разыскивая какую-то нужную ему вещь. Он даже нарочно отошел как можно подальше от двери и копался на подоконнике, чтобы усыпить всякие подозрения.

– Все равно не споймаете, – послышался сзади Фроськин голос.

Он покосился через плечо. Нахальная девочка стояла уже одной ногой в хате, держась на всякий случай за щеколду, чтобы в любой момент захлопнуть дверь перед самым носом брата.

– Очень мне это надо, – бормотал он, неторопливо перебирая вещи, а самого так и подмывало кинуться и схватить девчонку.

– А вот все равно не споймаете.

– Очень надо. Захочу, так споймаю. Вот сейчас надену сапоги и шаровары, возьму в руки пояс…

– Ни!

– Тогда побачишь.

Семен лениво потянулся к шароварам и вдруг, сделав страшное лицо, кинулся за Фроськой. Но она уже, как ветер, мчалась через сени. Упало коромысло, загремели ведра. Брякнула щеколда наружной двери. Солдат не сдержался и, как был, в бязевых кальсонах, выскочил во двор и побежал босиком по мокрой, холодной земле, ослепительно сверкавшей под сильным солнцем февральской оттепели.

Несколько любопытных дивчат и бабенок с ведрами, уже с утра околачивавшихся возле хаты, чтобы посмотреть на вернувшегося с войны мужчину – котковского Семена, – с визгом кинулись в разные стороны, притворно закрываясь платками и крича на всю улицу:

– Черт, бесстыдник! Ратуйте, люди добрые! Караул!

Семен заслонился рукой от солнца. Ему показалось, что среди бегущих дивчат одна, в короткой черной жакетке и сборчатой юбке, особенно часто оглядывается, особенно громко хохочет и особенно стыдливо закрывается концом розового платка с зелеными розами, блестя из-под него черными, как вишни, глазами.

И вдруг все его широкое, добродушное, с мелкими чертами лицо пошло бурым солдатским румянцем. Он схватился за распахнувшийся ворот, стыдливо подтянул кальсоны и, погрозив Фроське кулаком, рысью побежал в хату.