Я слышу все… Почта Ильи Эренбурга, 1916–1967 - [38]

Я чересчур хорошо знаю русских людей для того, чтобы сказать, что на всех она производит такое же впечатление, как на меня. Для некоторых она чересчур яростна, обнажена и беспокойна. Я говорю о тех пуританских «старых девах», которые желают «облагородить» и всё и вся. Их много среди наших литераторов, поэтов, среди тех, кто еще не почувствовал, что такое ненависть, не чувствовал ее у себя в глазах, в висках и в пальцах. Кто говорит о «святой ненависти» с благородным дражементом в голосе. Словом, лжет, подделывается — под ногу. К таким я отношу А.Толстого и других. Может быть, они и не виноваты в том, что этого не чувствуют. Они не потеряли любимых, не били врага, видя его лицо, его дела творимые им на твоих глазах. Видеть зверства врага еще не значит уметь его яростно ненавидеть.

Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2556. Л.80. Сохранился только 1-й лист этого письма.

80. М.Н.Левина (Киреева)

<Кисловодск, 1943>

Илья,

Я вынуждена обратиться к Вам, т. к. никто другой не сможет мне помочь. Я парижская «Наташа», подруга юных лет Лизы Полонской. Теперь Левина Мария Николаевна. Жила в Харькове[257], была доцентом педагогического института иностранных языков и кандидатом педагогических наук. При наступлении немцев по причинам личного характера не успела эвакуироваться, т. к. наш институт планово не эвакуировался, а мой муж не имел возможности взять меня с собой. Я осталась одна в оккупированном городе[258]. Из-за еврейской фамилии и полуеврейского происхождения я, конечно, не могла рассчитывать на «спокойную» жизнь. Но действительность превзошла все ожидания. Кроме того, меня знали в городе как автора антифашистских статей и выступлений. То, что я пережила за это время, не поддается описанию. Меня выбросили из квартиры, лишили имущества, я скрывалась от доносчиков. К лету <1942> я решила бежать из Харькова, перейти фронт и попасть к своим. Я пешком прошла Донбасс и весь Северный Кавказ. Но мое путешествие совпало с наступлением немцев. Фронт отодвинулся далеко. Я пришла только в Кисловодск, где у меня жили родные, и осталась тут. Здесь я продолжала скрываться и дождалась прихода Красной Армии[259]. Теперь я получила работу, но это меня не удовлетворяет. Все пережитое слишком огромно, чтобы о нем молчать. Я стара, больна, низведена до положения нищей. Мне скоро надо умереть. Но я не хочу умирать, не рассказав людям обо всем пережитом. Нет лучшей антифашистской агитации, чем правдивый рассказ очевидца. Я хочу говорить о «новом порядке»[260], который я видела воочию, хочу говорить о потрясающей человеческой подлости тех, кого мы называли раньше «советскими людьми», хочу говорить об исключительном благородстве и мужестве тех, кого мы по праву должны называть советским человеком. Весь остаток жизни я хочу отдать этой агитации против фашизма, против зверства[261].

Помогите мне в этом. Здесь нет возможности ни писать, ни выступать. Я не могу даже ничего написать. Вот эти клочки бумаги у меня последние. У меня нет даже места, где писать, нет возможности сосредоточиться. Помогите мне переехать в Москву, хотя бы на время, пока я смогу привести в порядок и изложить свои мысли и факты, касающиеся моего пребывания в Харькове и почти 1500 километрового пути пешком.

Если Вы можете и хотите мне помочь в этом — напишите мне сюда и пришлите вызов хотя бы для временного въезда в Москву. У меня там есть родственники, я устроюсь сама.

Я живу в Кисловодске — ул.Шаумяна, 25.

Мария Николаевна Левина.

Помогите, Илья, очень прошу Вас об этом.

Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1676. Л.1–2.

Мария Николаевна Левина (по второму мужу Киреева; 1889–1973) — участница русского социал-демократического движения (партийная кличка Наташа); с ИЭ познакомилась в Париже в 1909 г. (ее написанные в 1960-х гг. воспоминания об ИЭ см. ВЛ, 1982, №9, С.144–157; публикация Б.Фрезинского); после войны жила в Подмосковье.

1944

81. Н.Я.Мандельштам

<Ташкент,> 22/III 1944

Дорогой Илья Григорьевич!

Можешь ли ты сделать мне большую человеческую услугу? Этот мальчик сделан из чудесного материала. Я очень хочу, чтобы он остался живым, чтобы он стал человеком. За годы эвакуации мы его очень полюбили. Он сын партизана. Ему было очень плохо. Наркомпрос Узбекистана сделал очень много для одаренных детей, а Валю Берестова[262] буквально спас. Нужно, чтобы и Москва ему помогла.

Ему нужно немного: позвонить в Наркомпрос или в Гороно и попросить, чтобы его, как очень одаренного подростка, взяли в Московский детдом[263]. А дальше за него нечего бояться: он найдет себе дорогу и в школу, и в библиотеки, и в университет.

Если ты никого не знаешь в Наркомпросе — это неважно. Они тебя знают. Даже я делала такие вещи пачками и уверена, что ты сделаешь это для меня. Я очень об этом прошу.

Как Люба? я была бы очень рада, если б она мне написала. Ау, Люба! Помните, как мы встречались на Бессарабке[264]?

Я преподаю в Ташкентском университете английский язык. Живу с Анной Андреевной <Ахматовой>. Она скоро уезжает, а я, может, здесь останусь.

Если будете пить вино, выпейте за живых и мертвых и пришлите о том телеграфное извещение.