Я сделал выбор (Записки курсанта школы милиции) - [18]

— Что, молодые, на стариках хотите отыграться? А ну, покажите свою удаль. — И, не успев опомниться, я уже кружился в паре с Лидой.

— Ах, вот вы какой, Леша! — произнесла она. И меня удивил ее голос. На сцене он был звонкий, чистый, как колокольчик, а здесь я услышал мягкий, бархатистый и слегка приглушенный.

— Мне о вас много рассказывал Борис. — Она долго и внимательно рассматривала меня своими большими черными глазами.

Нужно было что-то говорить, а я молчал. Проклятая дрожь не давала мне взять себя в руки. И я, кажется, наступил Лиде на ногу. Нет, я танцевать больше уже не мог и, как бы поняв меня, музыка умолкла.

Глава тринадцатая

Всю неделю, дожидаясь субботы, я жил под впечатлением прошедшего вечера. Я сидел на лекциях, а в моей голове звучала музыка, слышался голос Лиды: «Леша, приходите к нам в субботу на вечер в консерваторию. Я буду вас ждать!»

«Приходите, я буду вас ждать!» — все повторял и повторял я.

«Я буду вас ждать», — слышалось мне в словах майора, читавшего лекцию по спецдисциплине.

«Я буду вас ждать», — записал я в конспекте.

— Леха, ты что это за чепуху в конспекте пишешь? — удивился Степан. — Смотри, «пару» схватишь, майор этих шуток не любит.

Опомнившись, я тут же старательно зачеркнул в конспекте ненужную запись. И все же в эту субботу нам не суждено было встретиться.

После лекции дневальный передал мне записку от Бориса. Он сообщил, что знает о приглашении, но вечера не будет: они уезжают на шефский концерт в пограничную зону и вернутся лишь где-то в понедельник.

«Все пропало, — подумал я. — Так может случиться, что я больше ее не увижу. А может, это только предлог, уловка, — обожгла непрошенная мысль. — Да нет же, Борис не обманет. А вообще-то, куда уж мне, — уничтожал я себя мысленно. — Уехали — не уехали, а сходить в консерваторию надо».

Всем давали увольнительные. Я позвал с собой Степана, которому делать все равно было нечего. Борис написал правду: их курс еще утром уехал в полном составе. Вместе с ними уехали и вокалисты.

— Чего ты сюда меня притащил? — возмущался Степан.

— Да я к Борису, хотел кое о чем договориться...

— Знаем мы этого Бориса в юбочке, — с ухмылкой сквозь зубы произнес Степан. — Леха, брось тень наводить. Я это сразу же заметил. Она тебя засушит. Вон какие глазищи, как сливы, — и он зычно рассмеялся. — Пропал теперь наш матрос!

— Поехали-ка лучше ко мне домой, чем молоть впустую, — оборвал я его.

— Домой, так домой, — живо согласился Степан.

Мать, видимо, вся истосковалась за эти две недели, пока я был на казарменном положении.

— Лешенька, сыночек, а я уже не надеялась тебя увидеть, — запричитала она. — Уж чего только не передумала, какие только мысли не приходили в голову.

— Да что ты, мама, успокойся, ничего со мной не случится.

— Как же ничего, сыночек. Ведь ты, что ни день, с преступниками да с бандитами и разными там хулиганами возишься. Глядишь, ненароком и беду какую тебе наделают.

— Мать, — вдруг забасил за моей спиной Степан, — о каких это вы там бандитах говорите? Мы их только по книжкам изучаем. А живых-то и в глаза не видели.

— Ой, что это я, право, причитаю, — вдруг всполошилась она. — Ты с гостем, а я вас около порога держу. Проходите, проходите, милые, — и она засуетилась, приглашая нас в комнату.

— Мам, это Степан, — представил я его матери.

— Вижу, вижу, сынок. Я уж и сама догадалась, что это он.

Степан с удивлением посмотрел на меня.

— Да, я ей рассказывал о тебе, Анваре, Вадиме и Толике, так что не удивляйся.

Степан взял стул, подвинул его к кровати и сел рядом со мной. А мать с нескрываемой радостью посматривала то на Степана, то на меня.

— Родненькие вы мои, да какие же вы красивые да стройные! Всю бы жизнь на вас смотрела, — говорила она, хлопоча возле плиты.

— Занятная у тебя старуха, — вдруг улыбнулся Степан. — А вот моя пока не расспросит, кто да что, да зачем пришел, так и в дом не пустит.

— Лешенька, а ты знаешь, — услышал я голос матери из-за перегородки, — я тут без тебя такого страху натерпелась, ты и представить не можешь. Как это ты в ту ночь отвел Семкиного бандита, а он на следующий день и заявись. «Могу ли я вашего сына видеть?», — говорит, а у меня от страха, Лешенька, и язык отнялся, А он и говорит: «Ты, бабка, не бойся, я тебя не трону. За что же это? Парень мне добро сделал, а я что?»

— Неужели это Криворук? — удивился я.

— А я нешто знаю, как его величать, — ответила мать, наливая воды в кастрюлю. — Я сказала, что ты на службе. Он с тем и ушел. А после этого заявилась Акулька и стала меня упрашивать, чтобы ты в отношении драки шуму не поднимал, а то дескать Семке плохо будет. Я удивилась, ведь Семку-то били. А она ничего не сказала, только заплакала и в ноги кидаться мне стала. Ну ее, — произнесла мать, хлопнув в сердцах задвижкой. — Странные они какие-то. А потом Семка пришел, а ведь сродясь у нас не бывал. Поздоровался. Эдак сидел, сидел, а потом о том же начал, чтобы я тебя уговорила, дескать, он сам виноват в этой драке. В общем, оставь ты их, сынок, в покое. Пусть они сами разбираются, кто прав, кто виноват.

Я ничего не ответил, а только вспомнил сказанное в ту ночь Криворуком на прощанье: «Зря стараешься, курсантик, меня-то не посадят». Выходит, Криворук был прав.