Я сам себе жена - [23]
И вдруг — треск самолетных моторов, свист падающих бомб, в соседнем дворе возглас: «Воздух! В укрытие!» Но слишком поздно: один разрыв следует за другим, крики о помощи и стоны умирающих несутся со всех сторон. Облака пыли и дыма вздымаются из подворотни. Оба цепных пса и эсэсовские бандиты исчезли в дыму. Офицер помог мне подняться, я, оглушенный, прислонился к стене. Он доброжелательно втолковывал мне, чтобы я быстрее убегал отсюда и спрятался где-нибудь в подвале, но не в общественном бомбоубежище. «Иваны уже стоят в Трептове, еще три-четыре дня — и они будут у Силезских ворот. Его успокаивающая речь была прервана ужасающим взрывом — прямое попадание в здание фабрики. Перекрытия крыши и верхний этаж, как в замедленном кино, развалились на отдельные куски и обрушились во двор. Офицер еще раз крикнул: «Беги отсюда!» и в следующее мгновение исчез. Ни секунды не медля, я проскочил подворотню и снова был один. Что бы со мной было без этого офицера, у которого, конечно, хватало и своих забот, кроме как заступаться за меня?
Когда пыль осела, я поспешно пробрался дворами на улицу. Какой контраст: хотя все стекла были разбиты — воздушные волны вырвали даже картон из оконных рам, — дома еще стояли, на деревьях во дворе уже появилась первая нежная зелень, чирикали воробьи, — как будто не было войны, смерти и разрушения. Но дальше на Копеникер-штрассе все выглядело гораздо хуже. От домов на противоположной стороне остались только дымящиеся развалины, вся улица была засыпана обломками. Трамвайные провода, местами разорванные, скручиваясь, валялись на мостовой.
Мост Шиллинг-брюкке, ведущий к Силезскому вокзалу, обстреливался из пулеметов. Со всех ног я помчался к своему убежищу на Копеникер-штрассе, 148, в подвал лавки старьевщика Бира. Но что здесь творилось! Деревянные планки, которыми я тщательно забил витрину, вылетели. Я быстро приколотил эти уже расщепившиеся доски обратно. За это время полностью сгорела скобяная лавка на другой стороне улицы, и я ощущал жар огня. Я поспешил к Бирам на квартиру на Мельхиоровой улице, чтобы все рассказать им. Когда я закончил. Макс Бир произнес: «Теперь нацисты расплатятся за свои преступления, но и нас столкнут в пропасть». У нас уже почти не оставалось еды и воды.
С последними, с трудом раздобытыми хлебными карточками пристроился я в конец длинной очереди в булочную на Мельхиоровой улице. На соседний квартал упали бомбы. Вдруг в дверях появилась плачущая хозяйка пекарни. Прямое попадание в пекарню. Пекарь и его подручный убиты на месте. Мы только переглянулись, никто не произнес ни слова. Потом с треском упали жалюзи: булочной больше не существовало.
Более взрослые вояки из гитлерюгенда постоянно спрашивали, где мое оружие. А так как я на собственной шкуре испытал, как опасно было в эти последние дни нацистского варварства появляться без оружия на центральных улицах Берлина, я решил пойти в полицейский участок на улице Врангеля, 20 и получить какое-нибудь оружие. Конечно, я не сделал бы ни единого выстрела, даже в эсэсовца или нациста. На улице Врангеля полуголодные берлинцы грабили магазины, в окнах которых давно не осталось стекол, а закрывавшие их доски давно были растащены на дрова. И я, голодный, шагнул через витрину какого-то продуктового магазинчика, в котором сновал народ. Надеясь найти хотя бы пару сухих ржаных лепешек, я спотыкался о разорванные коробки: мука и горох высыпались на пол и были затоптаны. Не осталось ничего пригодного в пищу.
Входная дверь в полицейском участке косо болталась на одной петле. Я постучал в какую-то дверь на первом этаже, никто не ответил. Я вошел. За столом сидел какой-то человек, видимо начальник участка, перед ним лежал револьвер. На вопрос об оружие он с отсутствующим видом кивнул на соседнюю комнату. Мне стало жутко. Дверь была открыта. Осколки стекла покрывали пол и мебель. Все было в состоянии развала — почему-то это успокоило меня.
Из последней комнаты доносились голоса. Дверь была закрыта, я постучал. И вошел, не дожидаясь ответа. За столом развалились пятеро полицейских. Один из них поднял мне навстречу бутылку шнапса и хлебнул из горлышка. Все, кроме одного, казались подвыпившими, по кругу ходили две бутылки. На мой вопрос об оружии раздался громкий хохот: «Девочка, ты хороша, но надень сначала форму, ха-ха-ха, последний призыв в Союз девушек». Один бормотал что-то о «героическом поступке», а я спрашивал себя, не сошли ли они с ума? Трезвый внимательно разглядывал меня с головы до пят, мурашки побежали у меня по спине. Он махнул рукой куда-то в угол за шкаф: «Там стоят винтовки, все 1914 года, но патронов у нас больше нет. Ты можешь взять одну и притвориться, что у тебя есть оружие, но я тебе не советую, все равно уже все кончилось». Это обрадовало меня, я даже улыбнулся. И тут же услышал: «Девочка, ты милашка, посиди немножко с нами, будет весело, и здесь ты под защитой полиции». Самый пьяный из них качнулся ко мне, обхватил меня за талию и поцеловал. Сивушный запах, униформа, дом, вздрагивающий от канонады, бушевавшей в сотне метров отсюда — конец света. Без оружия и как можно быстрее я покинул эту комнату и это здание.
Русского писателя Александра Грина (1880–1932) называют «рыцарем мечты». О том, что в человеке живет неистребимая потребность в мечте и воплощении этой мечты повествуют его лучшие произведения – «Алые паруса», «Бегущая по волнам», «Блистающий мир». Александр Гриневский (это настоящая фамилия писателя) долго искал себя: был матросом на пароходе, лесорубом, золотоискателем, театральным переписчиком, служил в армии, занимался революционной деятельностью. Был сослан, но бежал и, возвратившись в Петербург под чужим именем, занялся литературной деятельностью.
«Жизнь моя, очень подвижная и разнообразная, как благодаря случайностям, так и вследствие врожденного желания постоянно видеть все новое и новое, протекла среди таких различных обстановок и такого множества разнообразных людей, что отрывки из моих воспоминаний могут заинтересовать читателя…».
Творчество Исаака Бабеля притягивает пристальное внимание не одного поколения специалистов. Лаконичные фразы произведений, за которыми стоят часы, а порой и дни титанической работы автора, их эмоциональность и драматизм до сих пор тревожат сердца и умы читателей. В своей уникальной работе исследователь Давид Розенсон рассматривает феномен личности Бабеля и его альтер-эго Лютова. Где заканчивается бабелевский дневник двадцатых годов и начинаются рассказы его персонажа Кирилла Лютова? Автобиографично ли творчество писателя? Как проявляется в его мировоззрении и работах еврейская тема, ее образность и символика? Кроме того, впервые на русском языке здесь представлен и проанализирован материал по следующим темам: как воспринимали Бабеля его современники в Палестине; что писала о нем в 20-х—30-х годах XX века ивритоязычная пресса; какое влияние оказал Исаак Бабель на современную израильскую литературу.
Туве Янссон — не только мама Муми-тролля, но и автор множества картин и иллюстраций, повестей и рассказов, песен и сценариев. Ее книги читают во всем мире, более чем на сорока языках. Туула Карьялайнен провела огромную исследовательскую работу и написала удивительную, прекрасно иллюстрированную биографию, в которой длинная и яркая жизнь Туве Янссон вплетена в историю XX века. Проведя огромную исследовательскую работу, Туула Карьялайнен написала большую и очень интересную книгу обо всем и обо всех, кого Туве Янссон любила в своей жизни.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В ноябре 1917 года солдаты избрали Александра Тодорского командиром корпуса. Через год, находясь на партийной и советской работе в родном Весьегонске, он написал книгу «Год – с винтовкой и плугом», получившую высокую оценку В. И. Ленина. Яркой страницей в биографию Тодорского вошла гражданская война. Вступив в 1919 году добровольцем в Красную Армию, он участвует в разгроме деникинцев на Дону, командует бригадой, разбившей антисоветские банды в Азербайджане, помогает положить конец дашнакской авантюре в Армении и выступлениям басмачей в Фергане.
В книге друга и многолетнего «летописца» жизни Коко Шанель, писателя Марселя Эдриха, запечатлен живой образ Великой Мадемуазель. Автор не ставил перед собой задачу написать подробную биографию. Ему важно было донести до читателя ее нрав, голос, интонации, манеру говорить. Перед нами фактически монологи Коко Шанель, в которых она рассказывает о том, что ей самой хотелось бы прочитать в книге о себе, замалчивая при этом некоторые «неудобные» факты своей жизни или подменяя их для создания законченного образа-легенды, оставляя за читателем право самому решать, что в ее словах правда, а что — вымысел.
Титул «пожирательницы гениев» Мизиа Серт, вдохновлявшая самых выдающихся людей своего времени, получила от французского писателя Поля Морана.Ренуар и Тулуз-Лотрек, Стравинский и Равель, Малларме и Верлен, Дягилев и Пикассо, Кокто и Пруст — список имен блистательных художников, музыкантов и поэтов, окружавших красавицу и увековечивших ее на полотнах и в романах, нельзя уместить в аннотации. Об этом в книге волнующих мемуаров, написанных женщиной-легендой, свидетельницей великой истории и участницей жизни великих людей.
В книгу вошли статьи и эссе знаменитого историка моды, искусствоведа и театрального художника Александра Васильева. В 1980-х годах он эмигрировал во Францию, где собрал уникальную коллекцию костюма и аксессуаров XIX–XX веков. Автор рассказывает в книге об истории своей коллекции, вспоминает о родителях, делится размышлениями об истории и эволюции одежды. В новой книге Александр Васильев выступает и как летописец русской эмиграции, рассказывая о знаменитых русских балеринах и актрисах, со многими из которых его связывали дружеские отношения.