«Я с Вами привык к переписке идеологической…»: Письма Г.В. Адамовича В.С. Варшавскому (1951-1972) - [14]
Перейдем к делам житейским: Рейзини. Я получил, уже здесь, вызов в америк<анское> консульство в Париже «для информации». Если бы не вызвали других, я бы не знал, в чем дело. Но вызывают сотрудников «Чисел» — и спрашивают, что вы знаете о Р<ейзини>[180]. Я жалею, что не мог дать сведений, п<отому> что хотел бы ему помочь.
Еще житейское дело: Яновский. Что с ним? Меня просила позвонить в Париже Буба Грж<ебина>[181], специально, чтобы сказать, что он в страшном смятении и расстройстве, и просила ему написать. Я ему напишу[182], но мне не нравится, что из-за литературных распрей он «выгнал» Вас с квартиры, о чем я Бубе и сказал. Напишите мне об этом, как и что, т. е. что между Вами произошло.
В Париже я крутился в вихре света, все еще существующего. Был даже блоко-достоевский вечер при полном зале[183]. Иваску я посылаю письма Гиппиус и немного Бунина: там много он может выбрать для «Опытов» (у Гиппиус)[184]. Я в ужасе от писем Цветаевой к Штейгеру[185]: стыдно читать, но Иваск утверждает, что это замечательно, а я Цвет<аеву> будто бы «не понимаю». Представляю себе барончика при чтении этого влюбленного бабьего бреда! Пишите, cher ami. Всегда мне радость Ваши письма, даже если и разозлюсь.
Ваш Г. А.
25
Manchester
30/I-56
Дорогой Владимир Сергеевич
Получил сегодня Ваше письмо. А три дня назад получил и книгу, возмутившись, что она без подписи! Оказывается, с подписью еще придет.
Сейчас я пишу статейку о Блоке для Р. Гуля, у меня очень много работы в университете, пишу урывками, кончу на этой неделе — надеюсь, т. к. он торопит. Открыл Вашу книгу, стал читать, взволновался в «вихре мыслей» — и отложил ее, чтобы не мешать Блоку. Я — не из тех гениальных людей, которые умеют думать о двух предметах сразу и даже сразу писать две книги. Меня всякая тема «поглощает». Оттого я Вашу книгу и отложил. Напишу о ней — и пошлю в «Н<овое> р<усское> с<лово>» — приблизительно через неделю.
Первое впечатление — не от чтения, а от просмотра только. Сначала странное: справочник по истории младороссов и проч. Настоящее, Ваше — дальше, и оно-то меня и задело!
Очень хорош тон, сущность — благородно, анти-суетливо, достойно, человечно, все. Но с мыслями я не согласен «до мозга костей». Ваша книга в сущности — католическая, но стремление спасти все, и овец, и волков. Вы как будто считаете христианским все, что Вам по душе, а в особенности машины и прогресс. Чеховская фраза о «паре и электричестве»[186] — именно Чехова, и в его стиле не лишена пошлости, чего, к счастью, нет у Вас. Все это, голубчик, страшней, сложней, ужаснее, вопреки Вашему Бергсону. Кстати, и о Ницше — что Вы о нем написали!![187] Ницше, весь измученный, в сто раз больше может научить христианству, чем Бергсон со своими рассуждениями. И Маркион! У Вас знак равенства: декаденты из «Чисел» — Маркион. Но Маркион — в глубочайшей сущности Евангелия, которую церковь должна была отвергнуть, что бы она об нем ни думала. Не «Числа» с Маркионом, а русские сектанты с ним, которым было ясно, что если выбирать между Христом и прогрессом, колебаний быть не может. Помните ли Вы, что Шестов писал о маркионизме Толстого?[188] Кстати, как жаль, что единственная умная и хорошая книга о М<аркионе> — Гарнака[189] — не переведена на другие языки. По невежеству в немецком языке я читал ее урывками, с чужой помощью: да, это только гипотеза, но это и ключ к христианству, иначе не объяснимому.
Ну, assez[190]. Конечно, я всего этого в статье не напишу, а если напишу, то с почтительным восхищением, как спор с великим человеком. В книге основное — благородство и какое-то спокойствие в доброте устремлений (т. е. анти-леонтьевщина, анти-Ницше, если Ницше прочесть поверхностно) действительно замечательны. Но машины враждебны Евангелию не сами по себе, а, т<ак> сказать, «физиологически»: они рождают иной душевный состав, и насчет будущих атомных инженеров, помышляющих о Царствии Божием и спасении душ, у меня очень большие сомнения.
С удовольствием прочел о соловьевском «Антихристе»[191]. Более лубочной театральщины нет на свете, разве что письма Цветаевой к Штейгеру, Вас — увы! — восхитившие!
Написал бы я Вам еще много, да некогда. Кроме того, книгу я именно перелистал, а не прочел. Конечно, по суетности, прочел и все, меня лично касающееся — спасибо! А с особенным удовольствием прочел свою цитату — забыл ее, — о «добродетельной кашке» Фондаминского и Ко на лампадном масле. Совершенно верно, я бы и теперь то же написал[192].
До свидания. La main. Вы все-таки очень хороший и нужный писатель, вопреки моим возражениям и возмущениям.
Ваш Г. А.
P.S. И как это Вы, молодой человек, решились упрекать меня за снисхождение к Алданову? Вы о заведомых кретинах и болтунах пишете так почтительно, с такими реверансами, что я только ахал! Самые пустые статейки — у Вас сплошь «замечательные», даже такие, где кроме лжи, фраз, и то с чужих слов, нет ничего!
26
104, Ladybarn Road
Manchester 14
5/II-56
Дорогой Владимир Сергеевич
Отвечаю на письмо, полученное сразу после того, на которое я ответил.
Я очень рад, что рецензию пишет Аронсон[193]. Это меня избавит от необходимости рассказывать о книжке, а даст возможность сразу сказать несколько слов о ее сущности. Но, конечно, я подожду писать, т. е. не буду писать, не прочтя Аронсона, — а если Вы хотите, чтобы я написал поскорей, пришлите мне его статью by air mail
Георгий Адамович - прозаик, эссеист, поэт, один из ведущих литературных критиков русского зарубежья.Его считали избалованным и капризным, парадоксальным, изменчивым и неожиданным во вкусах и пристрастиях. Он нередко поклонялся тому, что сжигал, его трактовки одних и тех же авторов бывали подчас полярно противоположными... Но не это было главным. В своих лучших и итоговых работах Адамович был подлинным "арбитром вкуса".Одиночество - это условие существования русской литературы в эмиграции. Оторванная от родной почвы, затерянная в иноязычном мире, подвергаемая соблазнам культурной ассимиляции, она взамен обрела самое дорогое - свободу.Критические эссе, посвященные творчеству В.Набокова, Д.Мережковского, И.Бунина, З.Гиппиус, М.Алданова, Б.Зайцева и др., - не только рассуждения о силе, мастерстве, успехах и неудачах писателей русского зарубежья - это и повесть о стойкости людей, в бесприютном одиночестве отстоявших свободу и достоинство творчества.СодержаниеОдиночество и свобода ЭссеМережковский ЭссеШмелев ЭссеБунин ЭссеЕще о Бунине:По поводу "Воспоминаний" ЭссеПо поводу "Темных аллей" Эссе"Освобождение Толстого" ЭссеАлданов ЭссеЗинаида Гиппиус ЭссеРемизов ЭссеБорис Зайцев ЭссеВладимир Набоков ЭссеТэффи ЭссеКуприн ЭссеВячеслав Иванов и Лев Шестов ЭссеТрое (Поплавский, Штейгер, Фельзен)Поплавский ЭссеАнатолий Штейгер ЭссеЮрий Фельзен ЭссеСомнения и надежды Эссе.
Из источников эпистолярного характера следует отметить переписку 1955–1958 гг. между Г. Ивановым и И. Одоевцевой с Г. Адамовичем. Как вышло так, что теснейшая дружба, насчитывающая двадцать пять лет, сменилась пятнадцатилетней враждой? Что было настоящей причиной? Обоюдная зависть, — у одного к творческим успехам, у другого — к житейским? Об этом можно только догадываться, судя по второстепенным признакам: по намекам, отдельным интонациям писем. Или все-таки действительно главной причиной стало внезапное несходство политических убеждений?..Примирение Г.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Из книги Диаспора : Новые материалы. Выпуск V. «ВЕРНОЙ ДРУЖБЕ ГЛУБОКИЙ ПОКЛОН» . Письма Георгия Адамовича Ирине Одоевцевой (1958-1965). С. 558-608.
У книги Владимира Сергеевича Варшавского (1906–1978) — особое место в истории литературы русского зарубежья. У нее нет статуса классической, как у книг «зубров» русской эмиграции — «Самопознания» Бердяева или «Бывшего и несбывшегося» Степуна. Не обладает она и литературным блеском (а подчас и литературной злостью) «Курсива» Берберовой или «Полей Елисейских» Яновского, оба мемуариста — сверстники Варшавского. Однако об этой книге слышали практически все, ее название стало невольным названием тех, к числу кого принадлежал и сам Варшавский, — молодежи первой волны русской эмиграции.
В издании впервые собраны основные довоенные работы поэта, эссеиста и критика Георгия Викторовича Адамовича (1892–1972), публиковавшиеся в самой известной газете русского зарубежья — парижских «Последних новостях» — с 1928 по 1940 год.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.