Я пытаюсь восстановить черты. О Бабеле – и не только о нем - [158]

Я узнала, что в институте придается большое значение знаниям по математике, и решила взять для Лиды преподавателя, готовящего в институт. Лида хорошо училась по математике, но я видела, что их преподаватель не дает им тех знаний, которые нужны для сдачи экзаменов в институт.

Такого преподавателя мне порекомендовала моя приятельница Раиса Григорьевна Волынская; ее внучка занималась с ним перед поступлением в университет и очень его хвалила. Это был Исаак Абрамович Дымшиц (или Лившиц). Он научил Лиду решать трудные задачи по тому учебнику математики, из которого берутся задачи для поступающих в серьезные вузы. Этот же преподаватель занимался попутно и физикой, что тоже было важно. Лида стала удивлять своего школьного преподавателя, когда вдруг заявляла: «А эту задачу можно решить и другим способом».

Предстоящие экзамены в институт были настолько важным делом, что пришлось освободить Лиду от занятий и по английскому языку, и по музыке. Успехов по музыке особенных не было, да и желания большого играть тоже. Когда к нам приходили гости, бывшие в основном друзьями Бабеля, и просили Лиду поиграть, она покорно садилась за пианино и объявляла: «Полонез Огинского», а моя мама при этом заявляла: «Этот полонез нам стоил 300 рублей». А если Лида играла какой-нибудь вальс, мама сообщала, что вальс обошелся в 400 рублей. За урок музыки я платила по 25 рублей, и мама подсчитывала, сколько денег пришлось заплатить преподавательнице, пока Лида осваивала ту или другую вещь.

Эту трату денег пришлось прекратить, но почти столько же, даже больше, я платила частному преподавателю математики и физики. Он стоил таких денег, занятия с ним были не только полезными, но и очень интересными, и Лида охотно ходила на них, пропуская школьные вечера с танцами.

Осенью 1954 года Лида подала заявление о приеме ее в Архитектурный институт. В анкете, которую надо было заполнить, была графа «об отце». Надо было написать — И. Э. Бабель, но это было опасно, и я решила, что пусть будет написано «отца нет», пусть думают обо мне что хотят. Женщина, принимавшая анкеты и заявления, прочитала «отца нет», посмотрела на Лиду, но ничего не сказала и заявление приняла.

Когда начались экзамены, по рисунку Лида получила снова только «три», и я очень переволновалась, но оказалось, что к сдаче других экзаменов она была допущена. Надо было очень хорошо сдать все остальные экзамены, и Лида выполнила это: по английскому — «пять», сочинение — «пять», за это я не беспокоилась, затем математика — тоже «пять». Экзаменатор, когда она подала ему работу, даже спросил: «Вы и вторую задачу решили?» Наверно, задача была «на засыпку».

А студенты спрашивали ее после каждой пятерки: «Вам синее платьице помогает так сдавать?»

Была еще физика и что-то из общественных наук, возможно, что история партии, — не помню. В результате Лида была принята в Архитектурный институт.

Этот 1954 год я занималась реабилитацией Бабеля. Казалось бы, год 1955-й мог бы оказаться спокойным для меня: Бабель реабилитирован, Лида учится в институте. Домашняя жизнь со всеми ее неприятностями остается прежней, привычной, но в этой жизни нельзя успокаиваться.

Еще в начале 1955 года у мамы заболела нога, тромб закрыл доступ крови, никакие мази не помогали, боль была ужасная, не давала ей спать. Я созвала консилиум врачей, и они пришли к выводу, что ногу надо отнимать. Но ни я, ни мама не соглашались. Маме было 78 лет, у нее было больное сердце, и она не вынесла бы такой операции.

Тогда молодой врач, районный хирург Мина Исааковна Казарновская, решила продолжать лечить ногу. Я не помню, что именно она делала с ногой, тут участвовали и мази, и электрический ток. Через некоторое время маме стало легче, она могла уже немного ходить, и мы радовались этому. Однако к осени тромб, который все это время бродил по сосудам, в сентябре закрыл доступ крови к сердцу.

Всю ночь мама стонала, говорила только «Хочу спать». Я сидела около нее, ложилась головой на ее подушку, гладила ее лицо, успокаивала, но ничего не помогало. «Хочу спать», — были ее постоянные слова в ту ночь, а рано утром я вызвала «скорую помощь». Мама захотела встать, подошла к раскрытому окну, стала перед ним, первые лучи солнца озарили ее, она глубоко вздохнула и стала падать. В это время вошла врач «скорой помощи» и помогла мне положить маму на постель. Она умерла. И лицо было такое спокойное и красивое.

Лида проходила рабочую практику, она вместе со студентами своего факультета убирала лен в каком-то колхозе. Все студенты должны были работать в колхозах какую-то часть своего летнего отдыха. Со мной была только Шурочка Соломко, жена Яши Охотникова, арестованного одним из первых, еще в 1933 году. Она ждала получения или возвращения комнаты после реабилитации, так как тоже была арестована и пробыла в лагерях около двадцати лет. Она спала на моей постели в большой комнате. Я ее разбудила и сказала о смерти мамы, которую она полюбила, пока несколько месяцев прожила с нами.

За Лидой поехала Ася Гутман, которая знала, где она работает, и привезла ее домой.

Накануне из Любавичей приехала к своей дочери в Красногорск младшая сестра мамы Анюта и после моего звонка скоро была у нас в Москве. Как она жалела, что не приехала к нам еще вчера, застала бы маму живой.