Я пытаюсь восстановить черты. О Бабеле – и не только о нем - [11]

Среди наших знакомых в селе Красный Яр была семья крестьянского начальника Дмитрия Ивановича Макшеева. Он был женат на Софье Константиновне, и у них было три дочери — Любовь, Вера и Надежда. Она была еврейкой, но перед свадьбой крестилась и приняла православие. Старшие девочки Любовь и Вера учились в городе в гимназии. С младшей дочерью Надеждой я дружила, начиная с пятилетнего возраста.

Кроме семьи Макшеевых, родители дружили с семьей священника отца Владимира, с врачом Сироткиным, который был нашим домашним доктором, а также со всеми учителями. Мама, кроме того, дружила с семьями Родовских и Стремлиных, державших в селе магазины. Семья Стремлиных запомнилась мне из-за несчастного случая в их доме. Маленький мальчик, играя, снял со стены ружье, направил на сестру и нажал курок. Он попал девочке в самое сердце. Ужасно!

Когда мама пошла к ним в дом, то взяла меня с собой. Мне тогда было лет шесть. Девочка лежала в гробу на столе, а какая-то их знакомая показывала всем на ее груди рану, прикрытую носовым платком. И я увидела красное отверстие в груди девочки и ужаснулась от вида открытой раны.

Брат девочки вертелся тут же, конечно, не понимая, что произошло, не понимая, что такое смерть. Быть может, он даже завидовал своей сестре, ради которой пришло так много людей с цветами. Родители были безутешны. Вся эта картина произвела на меня такое сильное впечатление, что я заболела, а папа сердился на маму, что она взяла меня с собой.

У мамы был «поклонник» — молодой человек Федя без одной руки, вместо которой у него была гладкая черная палочка. Федя торговал водкой в монопольке — так назывались тогда небольшие магазинчики, доход от которых шел в царскую казну. Он был добрейшим человеком, очень любил меня и других детей, и мама, если надо было куда-то уехать на несколько дней, всегда приглашала Федю остаться с нами. Она доверяла только Феде.

Однажды Федя научил меня петь песню с такими словами:

Ах, какое наслажденье

Быть военного женой.

Муж уедет на ученье,

А ко мне придет другой.

И, когда у нас были гости, Федя поставил меня на стул и попросил спеть эту песню. Все смеялись.

И всё же главными нашими друзьями было семейство Макшеевых. Причем не столько Дмитрий Иванович, которого я запомнила с бородой и в форме крестьянского начальника с эполетами и какими-то шнурами, а Софья Константиновна, миловидная и добрая, и девочки Люба, Верочка и моя подружка Надя. Когда старшие девочки уезжали учиться в город и Надя оставалась одна, Софья Константиновна уговаривала мою маму оставить меня у них ночевать. Мы играли дома или во дворе, где были качели, стояла большая ванна и была куча белого песка. Двор был огорожен высоким забором, и за его пределы нас одних не выпускали. Так же, как и у нас дома, дети могли играть во дворе, а на улицу выходили только со взрослыми. За огородом нашего дома протекала река Кеть, доставлявшая нам много радости летом. Дом же Макшеевых был далеко от реки, поэтому мы иногда забирали Надю к нам и с ней ходили на речку.

После войны 1914 года в нашем селе появились пленные, и одного из них, Карла, папа привел к нам в дом. Он был столяром, умел делать всякую мебель, и ему отвели место в передней, где он и спал. Карл смастерил там верстак и начал делать для нас красивую мебель. В передней запахло стружкой и лаком, и мы с братом Игорем готовы были проводить целые дни, наблюдая за работой Карла.

У Макшеевых в это же время работал повар Адольф, который, приготовив обед, любил выйти во двор, лечь на траву и спать. Мы с Надей, пока он спал, насыпали ему на халат песок, всякий мусор и очень веселились. Зато, когда он просыпался, надо было быстро удирать домой.

Карл сделал для нас много мебели: красивый буфет для столовой, письменный стол в папин кабинет, комод для маминой спальни, стулья и небольшие столики. Потом он от нас уехал — работать ли в другом доме или на родину, я не знаю. Шел уже 1915 год. Папа служил в Волостном управлении в Красном Яре и частным образом занимался адвокатской практикой. В свободное время он часто уходил в лес один, так как мама не переносила ни запахов леса, ни сильного запаха цветов — у нее начинала болеть голова.

Как-то раз мы сидели за столом и пили чай, окна были открыты, и вдруг в окно что-то влетело и мягко упало на пол. А затем появился папа с корзиной ягод и огромным букетом цветов. А в окно он бросил мешочек, туго набитый хмелем, который в то время использовался вместо дрожжей.

Осенью отец ходил в лес за грибами. А иногда отправлялся на опушку леса или на речку рисовать. Мне казалось, что он рисует замечательно. Все бревенчатые стены нашего дома были увешаны картинами отца, написанными маслом. Способности отца проявлялись во всем: он делал замечательные букеты из цветов, часто придавая им форму конуса: сверху васильки или колокольчики синего цвета, затем ярус белых цветов, ниже — ярус фиолетовых, еще ниже подбирались по цвету цветы шиповника, а в самом низу — белые цветы калины с зелеными листьями. Это были очень красивые букеты. Умел он делать и искусственные цветы из бумаги, и на праздниках Рождества или Пасхи отец украшал ими иконы и подвешивал гирлянды под потолком. Также он умел делать игрушки для елки на Рождество и Новый год. Эти два праздника очень ярко запечатлелись в моей памяти и украшениями дома, и праздничным столом, и визитами гостей, и посещением церкви. И особенно елкой, большой пушистой елкой, которую нам, детям, не показывали, пока ее украшали, и впускали нас только тогда, когда на ней уже были зажжены свечи. Приходило много детей, мы кружились вокруг елки и пели песню «В лесу родилась елочка». Всем детям папа раздавал подарки, и на ветках висело много конфет и пряников, которые нам разрешали снимать и есть.