Я предупреждал о войне Сталина. Записки военного разведчика - [45]

Мои сомнения легко разрешила немецкая авиация. Налетели на этот участок дороги немецкие бомбардировщики и начали обрабатывать его. Это была ужасная бомбардировка! По моим подсчетам, на шоссе, на беженцев, на машины было сброшено около пятисот бомб. Многие из них были крупного калибра. На протяжении пяти километров на восток от Львова все шоссе было перекопано взрывами. Высокие фонтаны щебня, песка вместе с людьми, обломками машин, повозок и сотнями бумажных папок взлетали вверх. Шоссе покрылось густым облаком дыма и пыли.

Одним взрывом подбросило и меня. На несколько минут я потерял сознание. Когда пришел в себя, над шоссе стояла тишина. Помог мне подняться и укрыться в лесу мой помощник старший лейтенант Матюшенко. Он же сообщил, что в нашей команде убитых нет. Есть только несколько раненых и контуженых.

Среди беженцев оказались два врача — муж и жена. Они отделались только испугом. Я предложил им оказывать помощь раненым. С помощью беженцев, сохранивших мужество, мне удалось навести некоторый порядок на шоссе и эвакуировать раненых.

А машины с грузом барахла были все разбиты и сгорели.

К вечеру мне сообщили, что Львов прочно удерживается нашими силами. Поток дезертиров прекратился, и я счел свою задачу выполненной.

Некоторые пишут, что Львов был захвачен немцами в первый день войны. Это явная ложь! Львов мы удерживали до 30 июня включительно. За 6 дней обороны города наши войска положили здесь много немцев и ночью 30 июня планомерно отошли на новый рубеж.

В штабе армии меня ожидал очень неприятный сюрприз. Вхожу к командующему и докладываю о выполнении данной мне задачи. И вдруг из соседней комнаты выходит… Грищук в генеральской форме.

— Ага, вот, кстати, — говорит Музыченко, — знакомьтесь, это наш новый член Военного совета Грищук.

Признаюсь, я был ошарашен и подумал: «Вот здорово, из дезертиров и прямо в генералы… Теперь мне несдобровать».

Но я ошибся. Он подошел ко мне, подал руку и тут же при командующем сказал, что мои действия были правильными.

— У нас, у гражданских, перестройка психологии на военный лад идет туго, — добавил он с легкой улыбкой.

Я к этим словам отнесся с большим недоверием. Это, думаю, красивые слова, а потом он подведет меня под расстрел. В то время были даны указания Сталина, что генералам и членам Военных советов разрешалось расстреливать подчиненных офицеров по своему личному усмотрению без суда и следствия. Некоторые генералы-самодуры довольно широко использовали это право.

Много погибло офицеров от таких генералов. Особенно широко использовал это право некий самодур-генерал Артеменко, расстрелявший ни за что несколько подчиненных ему офицеров, а сам потом добровольно сдавшийся немцам в плен.

Надо отдать справедливость товарищу Грищуку — он никогда и ничем не напоминал «львовский инцидент» и даже свою личную машину, отобранную мной, оставил в разведотделе. Сам Грищук неоднократно бывал на передовой и выказал большую личную храбрость…

6-я армия под давлением превосходящих сил противника и в связи с резким ухудшением положения на фронте была вынуждена отходить на восток. Отходили мы с непрерывными боями ночью, а днем обороняли рубежи. Отходили в надежде основательно закрепиться на старой границе, где предполагалось занять старые укрепленные районы. Мы были уверены, что, опираясь на железобетонные укрепления, задержим врага.

Отход наш был всегда вынужденным, по приказу, и планомерным. Не было ни одного случая панического бегства, как это утверждают некоторые писаки. Однако Верховной Ставке казалось, что мы отходим слишком быстро. Чтобы задержать нас, Ставка приняла смехотворное с точки зрения тактики решение — нам запретили перемещать штаб армии без ведома и разрешения штаба фронта, а чаще всего самой Ставки. Из-за этого мы нередко попадали в самое нелепое положение. Штаб армии занимал указанное свыше место вплоть до того момента, когда по нам открывали огонь наступающие немецкие автоматчики. В таких случаях штаб перемещался уже не по плану, а по тревоге. Из-за этого надолго терялось управление войсками, работа штаба нарушалась. Не надо быть военным, чтобы понять, как это отрицательно отражалось на боевых действиях войск. Бывало, что мы попадали в положение, из которого выходили почти чудом.

Однажды в Тарнополе часов в пять утра в июле я вышел в парк подышать свежим воздухом. С этой же целью вышел и генерал Музыченко. Мы встретились и пошли вместе по аллее. Было так тихо и свежо, что забылись все фронтовые тревоги.

Вдруг на западной окраине Тарнополя раздалась пулеметная стрельба. Мы остановились и удивленно посмотрели друг на друга.

— Что это? — спрашивает Музыченко.

— Не знаю, товарищ командующий, — говорю, но полагаю, что наши отошли, а немцы подошли.

— Что у нас под рукой?

— Рота разведчиков, 72 человека, и 24 ручных пулемета.

— Немедленно посадить всех на машины и задержать немцев любой ценой, пока не снимется штаб… а потом я вышлю вам батальон охраны.

Поднимаю роту по тревоге и на трех машинах выезжаю на западную окраину Тарнополя.

Туманная дымка раннего утра еще не рассеялась и скрывала волнистую местность, покрытую мелким кустарником. На западной окраине Тарнополя наших войск не было. Не было и немцев. Звуки автоматных очередей слышались где-то за ближайшими холмами. Непонятно было, кто и в кого стрелял.