Я — посланник - [70]
Но никогда мне не было так хреново, как сейчас.
И вот я стою.
Полный горя и отчаяния.
На пороге родительского дома.
И небо отверзлось, и с него осыпались звезды.
Мне хочется колотить в дверь руками и ногами.
Но руки и ноги не двигаются.
Полное оцепенение.
Я падаю на колени, — последние слова мамы сбили меня с ног, как удар в челюсть. Может, все не так страшно и она не это имела в виду? Я любил отца! Он был пьяница, но в остальном хороший человек! Что может быть стыдного в том, чтобы походить на него?
Так почему же мне так плохо?
Я не двигаюсь с места.
И даю обет: не двигаться с места, пока мама не скажет мне правду. Буду стоять на сраном крыльце разваливающегося сраного дома, пока не услышу ответы на все вопросы. Надо будет — лягу спать. Прожду весь завтрашний день под палящим солнцем. Но с места не сдвинусь.
Я поднимаюсь на ноги и кричу:
— Мам! Выходи! Слышишь? Выходи! Надо поговорить!
Через пятнадцать минут дверь снова открывается, но я не смотрю матери в лицо.
Повернувшись к ней спиной, я гляжу на дорогу. И говорю:
— Ко всем остальным ты же нормально относишься? К Ли, Кэт, Томми… Словно…
Нет, так не пойдет. Нельзя давать слабину. Нельзя.
— А со мной как ты обращаешься? Неуважительно. А ведь я всегда рядом.
Тут я разворачиваюсь и смотрю на нее.
— Я всегда рядом. Тебе что-то нужно, и я тут как тут! Разве нет, мам?
Она согласно кивает:
— Да.
И вдруг атакует. Набрасывается на меня, — оказывается, у нее своя версия событий. Причем такая, что слова режут мне уши — странно, что оттуда не льются потоки крови.
— Да, Эд, ты всегда рядом! В этом-то все и дело!
Она в отчаянии вскидывает руки:
— Ну? Посмотри вокруг! Какая помойка! Этот дом, этот пригород — да все вокруг! — Голос ее мрачен. — А твой отец обещал: однажды мы уедем отсюда. Сказал: вот так просто соберем вещи и уедем. И что?! Посмотри, Эд! Мы все еще здесь. На помойке. Я здесь. Ты здесь! И ты — такой же, как твой папаша! Никчемный пустобрех! Ты… — Она с ненавистью упирает в меня указательный палец. — Ты мог бы быть таким же успешным, как твои братья и сестры. Как Томми! Нет, даже… А, — отмахивается она. — Что тут говорить! Но ты все еще здесь. И я готова держать пари — ближайшие пятьдесят лет отсюда не двинешься. — В голосе ее звенит лед. — И ты ничего не добился.
Минута молчания.
— Я просто хочу, — вдруг произносит она, — чтобы ты стал кем-нибудь. — Мама выходит на порог и говорит: — А еще ты должен кое-что понять.
— Что?
Теперь она очень тщательно подбирает слова:
— Можешь, конечно, мне не верить. Но я ненавижу тебя так сильно, потому что очень люблю.
Я пытаюсь осознать сказанное.
Она все еще стоит на крыльце. Я спускаюсь по ступеням и снова поворачиваюсь к ней.
Господи, какая же темная ночь.
Черная.
Как пики на выданной мне карте.
— Ты встречалась с этим мужчиной при жизни отца? — спрашиваю я.
Мама смотрит на меня, но в глазах явно читается, что не хочет смотреть. Вслух ничего не сказано, но все понятно. Мама не только отца ненавидит. Она и себя ненавидит.
Тут меня осеняет: она ошибается!
«Дело не в месте, — думаю я. — Дело в людях».
Где бы мы ни жили, все было бы точно так же.
И я задаю последний вопрос:
— Папа знал?
Она молчит.
Долго — и мучительно. А потом отворачивается и плачет. Ночь так глубока и темна, я не верю, что когда-нибудь рассветет.
J
Телефонный звонок
— Мам?
— Да?
Я смотрю на Швейцара. Тот поглощает лазанью. Пес, судя по виду, в полном экстазе. На часах 2.03, телефонная трубка прижата к моему уху.
— Мам, ты как там?
На том конце провода некоторое колебание. Но в ответ я слышу ожидаемое:
— Нормально.
— Ну и отлично.
— Просто ты, говнюк, меня разбудил! Чтоб…
Я вешаю трубку, но про себя улыбаюсь.
Вообще-то идея была сказать, как я ее люблю. Но может, так даже лучше.
Q
Кино на Ариэль-стрит
Весь следующий день мамины слова не идут у меня из головы.
Впереди целое воскресенье, но после бессонной ночи безумно хочется спать. Мы со Швейцаром выпиваем пару чашек кофе, но результата нет. Интересно, можно ли считать задание на Клоун-стрит выполненным? Интуиция подсказывает — да. Можно. Мама должна была выговориться.
В том, что она считает меня безнадежным неудачником, приятного мало.
То, что она такого же мнения о себе, неприятно тоже, — хотя в этом как раз можно найти толику утешения. На самом деле я даже немного встряхнулся. Во всяком случае, понял, что таксистом всю жизнь не буду. Так недолго и с ума сойти.
В первый раз за все время послание затронуло и мою жизнь. Не только чужую.
А для кого оно было?
Для мамы или для меня?
В ушах опять звучат слова: «Я тебя ненавижу, потому что очень люблю».
Мне кажется, в ее лице мелькнуло что-то вроде облегчения, когда это было сказано.
Значит, послание предназначалось ей.
Мы со Швейцаром идем в церковь, навестить отца О’Райли. На мессе полно народу; это радует.
— Эд! — радостно приветствует он меня после службы. — Я боялся, что ты про нас позабыл! Несколько недель тебя не было!
Святой отец ласково гладит Швейцара.
— Ну… мне нужно было много дел сделать, — пытаюсь оправдаться я.
— С Божьей помощью?
— Не уверен, — отвечаю честно.
И думаю о прошлой ночи, о матери, которая изменяла отцу, потому что ненавидела его за невыполненное обещание. А потом всю жизнь вытирала ноги о сына, который выбрал остаться рядом с ней.
