Я помню... - [219]

Перейду к обсуждению бывших в семинарии беспорядков. Я не стану отрицать, что за время моего ректорства в семинарии было много беспорядков. В борьбе с ними я потерял все мое здоровье. Десять лет назад я приехал сюда цветущим, а теперь посмотрите, что со мной стало; я (с. 86) выгляжу глубоким старцем, тогда как мне не так много лет, как кажется по наружности. Время поступления в семинарию было временем развала духовной школы. Беспорядки возникали на почве протеста против существовавшего строя и продолжались до последнего момента, когда совершился переворот. С беспорядками я боролся не один, боролась вся семинарская корпорация. В борьбе этой я руководствовался не личными побуждениями, но стоял на почве законности, был связан семинарским уставом и им руководствовался. Много воспитанников было исключено из семинарии, но все они были исключены по постановлениям правления, принятым за немногими исключениями единогласно. Это можно видеть из моих письменных указаний, которые я охотно оставляю. Укажу только один случай, когда воспитанник был уволен по постановлению меньшинства членов правления, к каковому меньшинству принадлежал и я. Это был случай с воспитанником Николаем Свирским. Чем же объяснить такое единодушие в постановлениях правления относительно исключения воспитанников? Очевидно, и все члены руководствовались законом-уставом, и я всегда руководствовался законом. Но при малейшей возможности я старался применить закон в пользу ученика. Но повторяю: я всегда был стражем закона и всегда руководствовался сознанием, что всякий человек должен делать то, что обязан делать. Я был слугою старого режима по долгу, по совести. Когда же старый режим пал, я подчинился новому правительству и тот закон, который издаст новое правительство, я так же буду выполнять по долгу и совести. Но доселе, пока этого закона еще не издано, мы связаны старым законом и никто с нас этих пут не снял. Развяжите эти путы, освободите нас… Я читал в „Церковно-общественном вестнике“ статью священника Агеева и вполне с ним согласен, что нужно немедленно преобразовать дух учебных заведений и издать новый устав. Указывают, что бывали выступления против ректора. Я не буду утверждать, что меня ученики любили, но мой авторитет был достаточен, чтобы поддержать порядок. Бывали случаи, что никто из инспекции (с. 87) не соглашался выйти к уволенному ученику, чтобы выдать документ: ректор, перекрестившись, выходил и никогда не получал неприятностей. Враги мои указывают на тот случай, когда был брошен камень в окно моей квартиры. При расследовании по этому делу был протоиерей Крутиков. Следственная комиссия меня виновным не нашла. Выяснилось, что камень был брошен не воспитанником, а ранее исключенным пьяным учеником. Упоминается еще в моем обвинении демонстративный кашель в семинарском храме во время богослужения. Это было в праздник Благовещения, случившийся в субботу на пятой неделе поста, когда уставом положено читать акафист. Это обязательное соблюдение устава ученики приняли за нововведение и потому выражали свой протест. Указываю также на получение мною анонимного письма с угрозою убить меня — будто бы посланным мне учениками, но в этом письме выражается требование распустить учеников и закрыть семинарию, почему я уверен, что оно послано не учениками, а кем-то другим, так как ученики не могли желать закрытия семинарии.

В 1909 г. были произведены массовые увольнения учеников, что объясняют моей жестокостью. Но эти увольнения были сделаны по требованию Св. Синода, после произведенной ревизии, чтобы очистить семинарию от нежелательных элементов. Ставите мне в вину то обстоятельство, что при мне сменилось много членов инспекции, секретарей, экономов. В этом я нисколько не виноват. Личные мои враги прислали мне анонимное письмо, в котором значилось: „ты крадешь вместе с экономом“, почему я и вынужден был уволить этого несчастного многосемейного человека. По делу было произведено следствие и ректор оказался чистым. Ставят мне на вид еще, будто бы я, ректор духовной семинарии, дурно отзывался о духовенстве. Свидетельствуюсь всеми настоящими и бывшими учениками семинарии, свидетельствуюсь всем настоящим собранием, свидетельствуюсь самим епископом, свидетельствуюсь Богом: если кто укажет хотя один случай моего неуважительного отношения к духовенству, я человек не честный. Есть еще обвинение против (с. 88) меня в том, что я был председателем Губернского Союза русского народа. Но в этот союз я вступил по настоянию епископа Тихона; я отказывался от вступления, но епископ Тихон сказал — это необходимо, в союзе наблюдается враждебное по отношению к духовенству направление, нужно парализовать его. Я исполнил поручение епископа и затем стремился обратить союз к благотворительной деятельности. По моему почину устроены были бесплатные трапезы для бедных и во время этих обедов меня действительно можно было видеть среди союзников в епитрахили и с требником. Высказывается еще, что союзники избивали семинаристов, а ректор стоял во главе союзников, но это неправда. Однажды накануне роспуска учеников на каникулы распространился слух, что союзники намерены избивать учеников. Я в два часа ночи в сопровождении своих учеников отправился к полицеймейстеру и предупредил избиения. Были действительно избиения учеников и даже один случай убийства, но то было не при мне и до меня.