Я подарю тебе любовь - [64]

— За дело, — невозмутимо ответил мальчишка.

— Я спросила: за что?

— Бабки не все в общак сдал. А я спросил: что тебе надо?

— Вот что, Василий Федорович, так разговор у нас с тобой не получится, — начала было она, но пацан перебил:

— А я с тобой базарить и не собираюсь! Помогла, шмотки купила, накормила, спасибо. Пошел я, у меня дел полно, — и начал вставать со стула.

— Сядь! — приказала Лена, да так, что он тут же подчинился. — Уйдешь тогда, когда я решу!

— Э нет, — глядя ей прямо в глаза злым, непокорным взглядом, разъяснил он расстановку сил. — Этаж третий, балкон есть, даже если запрешь, вылезу, а не вылезу, так в окно сигану. Если разобьюсь, тебя посадят. Тебе что от меня надо? Продать хочешь?

— Кому продать? — сбилась с твердости тона Ленка.

— А то ты не знаешь! Уроду какому-нибудь, который по мальчикам тащится! Что уставилась?

— Значит, так! — распорядилась Ленка, вмиг отойдя от потрясения. — В ментовку ты не хочешь и в объятия к педофилам не рвешься, как я понимаю. Хочешь, чтобы мы с тобой мирно разошлись, пожав друг другу руку, — будешь отвечать на мои вопросы, и не свою беспризорную шнягу пожалостливей! Усеку хоть намек на вранье, а я усеку, не сомневайся, скручу и вызову ментов и социальную службу! Думаю, сомнения насчет того, что я с тобой справлюсь, отпадают сами собой. Я доходчиво объясняю?

— Вполне, — усмехнулся саркастически ни на грамм не испуганный ее пламенной речью пацан. — Ты особо не заводись, мне по фигу, что в ментовку, что в приемник, я все равно оттуда слиняю, и пугать меня этим не надо, бесполезно.

— Ясно, — выслушав его, сказала Ленка. — Тогда свободен. Можешь идти, никто не держит, тебе на помойке подыхать, как я понимаю, интереснее.

Он поднялся, осторожно, но не скривился от боли, не позволил себе показать перед ней слабость, выбрался из-за стола, прошкандыбал на выход, но у двери остановился, повернулся, посмотрел на нее задумчиво:

— Странная ты тетка. Притащила в дом беспризорника, барахло ему купила да еще пугать взялась. — Он покрутил по-стариковски головой. — В добренькую поиграть хотела и научить ребенка, как правильно надо жить. Знаем такое дело. И чего от меня хотела? — И развернулся уходить.

— Я-то знаю, чего хочу, а вот чего хочешь ты, Василий Федорович? — спросила Лена.

Он остановился, снова, медленно, повернулся к ней.

— Как все, — поколебавшись, все-таки ответил он.

— Желания у людей разные, — не приняла такого ответа Ленка. — Вот чего конкретно ты хочешь, не в данный момент, а по жизни?

— Я ж говорю, как все. Бабки, семью, работу, дом свой.

— И как ты собираешься это получить? Или у вас на помойке и такие богатства водятся? — спокойно поинтересовалась Лена.

А он разозлился! Сильно, аж глаза прищурил, выстрелив злым, недетским взглядом.

— Тебе какое дело? Что пристала?

— Может, помочь хочу, — выдвинула предположение Лена.

— Да пошла ты! Помочь она хочет! Конфетку дать, копейки сунуть, по голове погладить, а потом руки вымыть! Добренькая нашлась! Знаем мы вас добреньких. Одно зло от вас и неприятности! Ой-ой, бедный ребенок, и к ментам: государство обязано о вас позаботиться! Позаботилось уже, спасибо!

— Ну а если я, а не государство хочу о тебе позаботиться? — не меняя тона, спросила Лена.

— Да не смеши меня! Сытая, молодая москвичка — заботиться! — И, скривив презрительную мину, детским голоском: — Мамочкой моей стать?

— Ну, мамочкой не мамочкой, а твоим шансом выбраться из дерьма я вполне могу стать. Но это зависит от того, насколько ты сам хочешь из него выбраться.

— Еще от чего? — хмыкнул он.

— В первую очередь от того, получится у нас разговор на моих условиях или нет.

Он очень долго внимательно, придирчиво всматривался в выражение ее лица. Несколько минут. И, решив что-то, вернулся, прихрамывая, и сел за стол, напротив Лены.

— Спрашивай.

— Чаю еще хочешь?

Он снова посмотрел на нее тем же взглядом:

— Давай.

Лена встала, поставила чайник, принялась делать бутерброды.

— Сколько тебе лет, Василий Федорович?

— Девять, через два месяца десять будет.

— Тебе с колбасой, сыром или просто с маслом? — указав на хлеб, который держала в руке, спросила Лена.

— С колбасой, сыром и маслом.

Она кивнула и принялась намазывать хлеб, продолжая опрос:

— Ты откуда будешь?

— Из Казани.

— О, красивый город.

— Наверное, я не видел.

— Давно в бегах? — спросила, поставив перед ним тарелку с бутербродами и чашку горячего чая с лимоном.

— Восемь месяцев, — принимаясь за угощение, ответил он.

— Доктор сказал, что ты относительно чистый. Присматривал кто?

— Сам. Что, у меня рук нет? Мы ж на теплотрассе под заводом живем, там и краны есть с горячей и холодной водой.

— А чего в бега-то подался, от любви к приключениям и свободе?

— От жизни.

— Родители есть?

— Отца нет, мать бухает. Лишили родительских прав.

— Значит, из детского дома дернул. Как до Москвы-то добрался?

— По железке, как еще, на электричках. Тогда уж грамотный был, знал, как делать надо. А в первый раз облажался, поймали меня.

— Так, — предложила программу Лена, — обед у нас есть, времени сколько угодно. Посидим? Тебе, Василий Федорович, придется рассказать свою историю подробно и, как договорились, без вранья, чтобы я была полностью в курсе и мы с тобой могли решить, как действовать дальше и что необходимо предпринять. Договорились?