«Я почему-то должен рассказать о том...» - [17]

Шрифт
Интервал
Будут ползти по карнизам узорным
Болезненно-яркие мхи.
На белых ступенях юноши в чёрном
Будут читать стихи.
Стихи и дворцы, и цветы, как пламя,
И солнце — кровавое колесо,
И девушки с розовыми ногами,
Играющие в серсо.
Стыдливые юноши в неге весенней
У ног невинных подруг
Им будут трепетно ласкать колени
И нежно — ладони рук.
И будет всё нежно, тревожно, пряно
В тот сладко-усталый век.
И красное солнце уйдёт в туманы
Зловеще-зеркальных рек.
Глухих обвалов тупые удары
По ветхой земле проползут.
В цветных гамаках блаженные пары
Устами в уста замрут.
Последних птиц последние стаи,
Кружа над землей, прокричат.
И солнце канет, дымясь и пылая,
В последний, страшный закат.

«Тысячи лет в безнадёжном пути…»[122]

Тысячи лет в безнадёжном пути:
Ищем Его и не можем найти.
В небе ли? В сердце? В груди? На звезде?
— Неуловимый, везде и нигде.
Сяду, вокруг беспристрастно взгляну.
Вижу деревья и вижу луну.
Вижу — полночный качается сад.
Слышу — часы надо мною стучат.
Сяду, взгляну беспристрастно в себя.
Чувствую — руки, затылок, губа.
В лёгкие воздух прохладный течёт.
В ухе часы отбивают свой счёт.
В те же часы — отличить не могу! —
Те же часы на стене и в мозгу.
Звёзды на небе и звёзды во мне
Переплелись, шелестят в глубине.
Звёзды ли, сузясь, вонзились в глаза?
Я ли, большой, окружил небеса?
Звёзды струятся, сияют и льнут,
Сердце качают, по жилам текут.
Звёзды и сердце. Часы и луна.
Нет никого. Тишина, глубина.
Надо ль искать нам кого-то ещё?
Или и так до конца хорошо?

«Два Бога — дневной и ночной…»[123]

Два Бога — дневной и ночной —
Склоняются надо мной.
Дневной деловит и строг,
Бог жизни — прилежный Бог.
Из дома уходит с утра:
«Прощай, на работу пора.
И ты не ленись, мой сын.
Останешься в доме один.
Что делать — увидишь сам.
Ключи тебе передам,
Хозяйство всё и весь дом.
Отдашь мне ключи перед сном,
Когда вернусь под конец».
Бог жизни — щедрый отец.
Бог смерти — кроткая мать.
Постелит сыну кровать:
«Набегался за денёк?
Иди, отдохни, сынок.
Ложись, усни, дорогой.
Не бойся, я над тобой».

«Сижу над стаканом чаю…»[124]

Сижу над стаканом чаю,
Вечерние окна глухи.
Я жизнь, как стихи, читаю,
Читаю жизнь, как стихи.
Поэма страниц на триста.
Читаю в один присест.
Растянуто, водянисто,
Лишь пара удачных мест.
Удачны отдельные строки,
Ну, скажем, первые сны
О том, что женские щеки
И розовы, и нежны.
Строки о первом романе:
Как в комнате у нее
Сидели в углу на диване,
Сидели — и это все.
О том, как лежал кадетом
В саду, в траву животом,
И были: сад разогретый
И я, и Жюль Верна том.
Или еще (не вчера ли?):
В столовой, молча с женой,
И четко часы стучали,
Стучали часы надо мной…
Отдельные полные строки,
Насыщенной жизни клочки,
Беспримесной и глубокой,
Все прочее — пустяки.
Все прочее — нагроможденье
Пустых и случайных фраз.
Плохое стихосложенье,
Ненужно длинный рассказ
Про годы скучной работы,
Про то, как становишься стар,
Про службу, деньги, заботы
И вечной спешки угар,
И даже про климат гадкий,
Про дождь несносный наш…
Читаю все по порядку
И злобно грызу карандаш.
На каждом шагу заминка,
Вычеркиваю и рву.
«Вот эти главы — в корзинку,
Оставить одну строфу».
Задумано — гениально.
Исполнено — ерунда.
С решительностью похвальной
В корзинку — и без следа.
Сижу над стаканом чаю,
Перебираю клочки.
Я жизнь, как стихи, читаю
Сквозь старческие очки.

«Посмотри-ка, что ты видишь над собой?..»[125]

— Посмотри-ка, что ты видишь над собой?
— Вижу, звёзды разбегаются гурьбой.
Тлеет лента потухающей зари,
Вдоль по улице белеют фонари,
И над городом стоит уже, ясна,
Полноликая высокая луна.
Ночь надвинулась, и вижу только свет.
Несветящегося в этом мире нет:
Светят окон убегающих ряды,
Тротуары ярким светом залиты,
Светят женские влюблённые глаза,
Светят звёзды, прожигая небеса.
— Но смотри же, притаилась неспроста
Между звёздами слепая пустота.
Темен хаос, и коварен, и силен.
Всё заполнить, уничтожить может он.
— Это правда, в небе пусто и темно.
Лишь по каплям цедит Бог своё вино.
Понемногу, чтобы глаз привыкнуть мог,
Жгучий мир свой разворачивает Бог.
Глаз привыкнет понемногу — и тогда
Всё засветится насквозь и навсегда.
Хаос тёмен, потому что его нет.
Существует в этом мире только свет.
В этом мире существует только Бог —
Так щемяще, так слепяще одинок.
Вместо ночи, вместо тысячи огней,
Вместо города, луны и фонарей,
Заполняя все небесные моря,
Весь блистая, и сияя, и горя,
В этом мире, сплошь от света золотом,
Посмотри-ка, только Бог один кругом.

ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА

МИНИАТЮРЫ

Аруна и Харидаза. Индийская сказка[126]


Худ и наг сидит у дороги нищий Аруна.

Худ и наг сидит у дороги нищий Харидаза.

Ветер веет по дороге, посыпает пылью Аруну.

Веет, вьется, забивает глаза Харидазе.

Звенит, блестит на дороге: едет белая царица на восьми белых слонах. Поют, бьют в гонги царицыны слуги, качаются слоны, нагруженные золотом.

— Подай, подай, царица, нищему Аруне!..

— Подай, подай, царица, нищему Харидазе!..

Добра и щедра белая царица; щедра и расточительна белая царица: не умеет считать богатств белая царица.

— Возьми, возьми, нищий Аруна!

— Возьми, возьми, нищий Харидаза!

Отдает всех слонов Аруне царица; отдает малую медяшку Харидазе царица.

Не знает цены богатствам белая царица.

Едет, качается Раджа-Аруна. Идет, качается нищий Харидаза.

Продолжить чтение
Рекомендуем почитать
Архитектура и иконография. «Тело символа» в зеркале классической методологии

Впервые в науке об искусстве предпринимается попытка систематического анализа проблем интерпретации сакрального зодчества. В рамках общей герменевтики архитектуры выделяется иконографический подход и выявляются его основные варианты, представленные именами Й. Зауэра (символика Дома Божия), Э. Маля (архитектура как иероглиф священного), Р. Краутхаймера (собственно – иконография архитектурных архетипов), А. Грабара (архитектура как система семантических полей), Ф.-В. Дайхманна (символизм архитектуры как археологической предметности) и Ст.

Сборник № 3. Теория познания I

Серия «Новые идеи в философии» под редакцией Н.О. Лосского и Э.Л. Радлова впервые вышла в Санкт-Петербурге в издательстве «Образование» ровно сто лет назад – в 1912—1914 гг. За три неполных года свет увидело семнадцать сборников. Среди авторов статей такие известные русские и иностранные ученые как А. Бергсон, Ф. Брентано, В. Вундт, Э. Гартман, У. Джемс, В. Дильтей и др. До настоящего времени сборники являются большой библиографической редкостью и представляют собой огромную познавательную и историческую ценность прежде всего в силу своего содержания.

Свободомыслие и атеизм в древности, средние века и в эпоху Возрождения

Атеизм стал знаменательным явлением социальной жизни. Его высшая форма — марксистский атеизм — огромное достижение социалистической цивилизации. Современные богословы и буржуазные идеологи пытаются представить атеизм случайным явлением, лишенным исторических корней. В предлагаемой книге дана глубокая и аргументированная критика подобных измышлений, показана история свободомыслия и атеизма, их связь с мировой культурой.

Вырождение. Современные французы

Макс Нордау"Вырождение. Современные французы."Имя Макса Нордау (1849—1923) было популярно на Западе и в России в конце прошлого столетия. В главном своем сочинении «Вырождение» он, врач но образованию, ученик Ч. Ломброзо, предпринял оригинальную попытку интерпретации «заката Европы». Нордау возложил ответственность за эпоху декаданса на кумиров своего времени — Ф. Ницше, Л. Толстого, П. Верлена, О. Уайльда, прерафаэлитов и других, давая их творчеству парадоксальную характеристику. И, хотя его концепция подверглась жесткой критике, в каких-то моментах его видение цивилизации оказалось довольно точным.В книгу включены также очерки «Современные французы», где читатель познакомится с галереей литературных портретов, в частности Бальзака, Мишле, Мопассана и других писателей.Эти произведения издаются на русском языке впервые после почти столетнего перерыва.

Несчастное сознание в философии Гегеля

В книге представлено исследование формирования идеи понятия у Гегеля, его способа мышления, а также идеи "несчастного сознания". Философия Гегеля не может быть сведена к нескольким логическим формулам. Или, скорее, эти формулы скрывают нечто такое, что с самого начала не является чисто логическим. Диалектика, прежде чем быть методом, представляет собой опыт, на основе которого Гегель переходит от одной идеи к другой. Негативность — это само движение разума, посредством которого он всегда выходит за пределы того, чем является.

Онтология поэтического слова Артюра Рембо

В монографии на материале оригинальных текстов исследуется онтологическая семантика поэтического слова французского поэта-символиста Артюра Рембо (1854–1891). Философский анализ произведений А. Рембо осуществляется на основе подстрочных переводов, фиксирующих лексико-грамматическое ядро оригинала.Работа представляет теоретический интерес для философов, филологов, искусствоведов. Может быть использована как материал спецкурса и спецпрактикума для студентов.