«Я почему-то должен рассказать о том...» - [15]

Шрифт
Интервал

«Было просто, очень просто…»[98]

Было просто, очень просто:
Стол перед окном.
Человек большого роста
В кресле за окном.
Мягкое текло сиянье
Пасмурного дня.
Было нечто без названья —
Были мир и я.

«А самое главное? — Вот что…»[99]

А самое главное? — Вот что:
Я живу и жизнь хороша,
Утром — солнце из сада. Ночью —
Робкий шорох карандаша.
Кто-то вывел меня из потемок.
Поведет он меня и впредь.
Жить доверчиво, как ребенок,
И доверчиво умереть.
И окончится все, как надо:
Если надо — навеки спать,
Если надо — солнце из сада,
И стихи, и я сам — опять.

«Итак, мы живем, господа…»[100]

Итак, мы живем, господа.
Момент исключительно редкий.
Взгляните: окошко звезда,
Ночные, притихшие ветки.
Был Рюрик. Был царь Соломон.
Людовики были в Версале.
А мы, погруженные в сон,
Бессовестно все прозевали.
На миг из-под заспанных век
Взглянули вокруг изумленно,
И вновь забываем навек,
И Рюрика, и Соломона.
Живем мы на свете года,
Увы, навсегда умираем.
Цените же: ветки, звезда,
Огни над далеким трамваем.

«В далекой вечности, когда я стану Богом…»[101]

В далекой вечности, когда я стану Богом
И наконец сполна вселенную создам,
Я вспомню налегке, как по земным дорогам
Я брел беспомощно, растерян и упрям.
И я пойму тогда, сквозь ласковую жалость,
Зачем такой смешной, в штанах и пиджаке
Стоял я у окна. И солнце расползалось
По лужам мартовским и по моей руке…

«Верёвка через двор. Рубашки, полотенца…»[102]

Веревка через двор. Рубашки, полотенца.
И ряд кальсон.
С открытой непредвзятостью младенца
Гляжу — и поражен.
Мильоны лет творится мирозданье,
Вот результат —
Веревка, двор и четкое сознанье —
Подштанники висят.
Не знаю, мало это или много,
Но это — всё.
…В бездонном мире строго и убого
Колышется белье….

«В детстве — лампа. И, коленями на стуле…»[103]

В детстве — лампа. И, коленями на стуле,
За Майн Ридом в детской над столом.
Львы, охота. Реют стрелы, свищут пули.
«Вырасту — и я сражусь со львом».
Вот и вырос. Вот: обед, жена, контора,
Седина усталой головы.
Вот и вырос. Снег, и сосны, и заборы.
Где же подвиги? И где же львы?

«За что мне радость такая?..»[104]

За что мне радость такая?
И утро, и грусть, и дыханье,
И ветки в саду колыханье,
И воздух, дрожа и сияя,
Плывет, меня омывая…
За что мне радость такая?

«Умру до конца, без остатка…»[105]

Умру до конца, без остатка,
А все-таки это было:
Был стол, карандаш, тетрадка
И вот — папироса дымила.

«Каждый день: проснулся — и обои…»[106]

Каждый день: проснулся — и обои.
Отчего нельзя, хотя бы раз,
Пробудиться в настоящее, большое,
Что откуда-то тревожит нас?

«Мы спим. Мы спим. И страшные мы видим сны…»[107]

Мы спим. Мы спим. И страшные мы видим сны.
Нам снятся неба черные провалы,
Нам снятся звезды, одиноко и устало
Дымящие с отвесной крутизны.
Нам снятся мутные ночные океаны.
Над ними города из камня и стекла,
Ночных витрин молочные экраны,
Ночных асфальтов зеркала.
Нам снится смерть. Серебряные лица,
Неописуемые лица мертвецов,
Попоны черные, и перья колесницы,
И дым кадил, и гул колоколов.
Шагнем назад — усмешка пустоты.
Шагнем вперед — покойника белесые черты…
О, пробудиться, пробудиться!

«Умерла и лежала в гробу…»[108]

Умерла и лежала в гробу
И кусала свою губу.
И шептала из смертного сна:
«Я больна, я совсем больна.
Эта тяжесть — ни сесть, ни встать.
Эта слабость — век не поднять.
Деревянная эта рука.
Эта странная в сердце тоска.
Я чего-то боюсь, мой друг.
Отчего так темно вокруг?
Отчего этот страх в груди?
Разбуди меня, разбуди!
Я больна, я во сне, в бреду,
Я от страха с ума сойду!»
Чуть потрескивала свеча.
Чуть поблескивала парча.
Я сидел у холодных ног.
Я ничем ей помочь не мог.

«Мне кто-то подарил окно в весенний сад…»[109]

Мне кто-то подарил окно в весенний сад
И складки легкие оконной занавески,
И сквозь окно в саду отвесных сосен ряд,
Их бурые стволы в косом закатном блеске.
Взволнованно слежу, как медленный закат
Беззвучно клонится, огромен, чист и ярок.
О, неужели Бог когда-нибудь назад
Свой удивительный потребует подарок.

«И Бог открыл мои глаза…»[110]

И Бог открыл мои глаза,
И я увидел мир:
Сияющие небеса,
Сияющую ширь.
Струилась светлая река,
Сияла широка.
Сияло солнце свысока,
Сияли облака.
И мир сиял, и мир светлел,
Высок и горделив.
И я смотрел, смотрел, смотрел,
Дыханье затаив.

«Еле заметный, в глаза заглянул…»[111]

Еле заметный, в глаза заглянул,
Встал на пути.
Легкую дверь для меня распахнул,
Дал мне войти.
В руки мои, наклонясь, положил
Ночь и луну,
Рой золотых и бессмертных светил
И тишину.
Легкой походкой прошел, уходя,
Неуловим.
Чуть поманил, чтобы следовал я
Дальше за ним.

«Чёрный, чёрный, чёрный сон…»[112]

Чёрный, чёрный, чёрный сон.
Всплеск. Блеснуло. Выкрик. Стон.
Вздох. Улыбка.
Робко. Зыбко.
Ярче, ярче, бурно, нежно.
Властно.
Разгорается мятежно.
Страстно.
Где? Зачем? Откуда? Что?
— Жизнь и свет.
Лампа. Вешалка. Пальто.
На гвозде жилет.
Руки. Ноги. Двинул бровью.
— Это я.
Я — живой, налитый кровью.
Бьётся пульс, звеня.
Не обман, вот здесь, реально.
За столом, сейчас.
— Стол. Подушка. Умывальный
Таз.
Стол, подушка, таз, чернила.
Синяя тетрадь.
Для чего? Какою силой?
— Не понять.
Не понять. Темнее. Тает.
Вечер. Седина.
Тише, мягче. Потухает
За окном сосна.
Для чего всё это было?
— Лампа, комната, чернила?
Я?
Зря?
Чей-то плач. Чернее тени.
Стынут локти и колени.

Рекомендуем почитать
Архитектура и иконография. «Тело символа» в зеркале классической методологии

Впервые в науке об искусстве предпринимается попытка систематического анализа проблем интерпретации сакрального зодчества. В рамках общей герменевтики архитектуры выделяется иконографический подход и выявляются его основные варианты, представленные именами Й. Зауэра (символика Дома Божия), Э. Маля (архитектура как иероглиф священного), Р. Краутхаймера (собственно – иконография архитектурных архетипов), А. Грабара (архитектура как система семантических полей), Ф.-В. Дайхманна (символизм архитектуры как археологической предметности) и Ст.


Сборник № 3. Теория познания I

Серия «Новые идеи в философии» под редакцией Н.О. Лосского и Э.Л. Радлова впервые вышла в Санкт-Петербурге в издательстве «Образование» ровно сто лет назад – в 1912—1914 гг. За три неполных года свет увидело семнадцать сборников. Среди авторов статей такие известные русские и иностранные ученые как А. Бергсон, Ф. Брентано, В. Вундт, Э. Гартман, У. Джемс, В. Дильтей и др. До настоящего времени сборники являются большой библиографической редкостью и представляют собой огромную познавательную и историческую ценность прежде всего в силу своего содержания.


Свободомыслие и атеизм в древности, средние века и в эпоху Возрождения

Атеизм стал знаменательным явлением социальной жизни. Его высшая форма — марксистский атеизм — огромное достижение социалистической цивилизации. Современные богословы и буржуазные идеологи пытаются представить атеизм случайным явлением, лишенным исторических корней. В предлагаемой книге дана глубокая и аргументированная критика подобных измышлений, показана история свободомыслия и атеизма, их связь с мировой культурой.


Вырождение. Современные французы

Макс Нордау"Вырождение. Современные французы."Имя Макса Нордау (1849—1923) было популярно на Западе и в России в конце прошлого столетия. В главном своем сочинении «Вырождение» он, врач но образованию, ученик Ч. Ломброзо, предпринял оригинальную попытку интерпретации «заката Европы». Нордау возложил ответственность за эпоху декаданса на кумиров своего времени — Ф. Ницше, Л. Толстого, П. Верлена, О. Уайльда, прерафаэлитов и других, давая их творчеству парадоксальную характеристику. И, хотя его концепция подверглась жесткой критике, в каких-то моментах его видение цивилизации оказалось довольно точным.В книгу включены также очерки «Современные французы», где читатель познакомится с галереей литературных портретов, в частности Бальзака, Мишле, Мопассана и других писателей.Эти произведения издаются на русском языке впервые после почти столетнего перерыва.


Несчастное сознание в философии Гегеля

В книге представлено исследование формирования идеи понятия у Гегеля, его способа мышления, а также идеи "несчастного сознания". Философия Гегеля не может быть сведена к нескольким логическим формулам. Или, скорее, эти формулы скрывают нечто такое, что с самого начала не является чисто логическим. Диалектика, прежде чем быть методом, представляет собой опыт, на основе которого Гегель переходит от одной идеи к другой. Негативность — это само движение разума, посредством которого он всегда выходит за пределы того, чем является.


Онтология поэтического слова Артюра Рембо

В монографии на материале оригинальных текстов исследуется онтологическая семантика поэтического слова французского поэта-символиста Артюра Рембо (1854–1891). Философский анализ произведений А. Рембо осуществляется на основе подстрочных переводов, фиксирующих лексико-грамматическое ядро оригинала.Работа представляет теоретический интерес для философов, филологов, искусствоведов. Может быть использована как материал спецкурса и спецпрактикума для студентов.