Я побывал на Родине - [7]

Утром я отправился в лагерную кухню раздобыть что-нибудь поесть. Возле кухни выстроилась длиннейшая очередь. Я простоял около полутора часов, прежде чем добрался до окошка, где выдавали пищу.

— На скольких человек? — спросила меня раздатчица.

Я ответил, что нас двое взрослых и грудной ребенок. Мне дали пачку прессованной каши и полкаравая черного хлеба.

Я разузнал, как производится проверка. Люди, находившиеся в этом лагере уже несколько недель, объяснили мне, что на проверку никого не вызывают и что каждый, желающий ехать дальше, должен являться на комиссию сам. Проверка очень строгая, придираются к каждой мелочи. Многих не пропустили, и этих отвергнутых отдел проверки уже вызывает сам на допросы.

Я отправился на проверку. У барака, где помещалась комиссия, стоял вооруженный солдат. Он сказал мне, что нужно подождать, потому что во всех комнатах полно: идет проверка.

Но ждать пришлось недолго. Из барака вышел офицер-энкаведист и спросил у часового, есть ли кто-нибудь на проверку. Часовой указал на меня. Проходя барачным коридором я видел через распахнутые настежь двери, что в каждой комнате сидели за столами люди в офицерской форме и перед ними — проверяемые.

Комната, в которую привел меня энкаведист, была просторной и чистой. Посредине ее стоял письменный стол и удобное кресло. Для проверяемого — стул. Энкаведист предложил мне сесть, а сам принялся рыться у себя на столе. Я уселся и от нечего делать глядел на портреты советских вождей, которые в изобилии висели на стенах. После довольно длительного молчания офицер спросил:

— Как вы попали в Германию?

— Очень просто, — ответил я. — У нас во Франции немцы тоже забирали людей на работы в Германию. Меня вывезли в…

— Погодите! — прервал меня офицер, — о чем вы мне тут рассказываете? Откуда вы вообще?

— Я француз, — ответил я.

— Так куда же вы едете? Вы, вы — что? Спутали направления?

— Нет, я еду в Советский Союз. У меня жена советская гражданка и мы едем в Краснодар, к ее родным.

Офицер задумался, но не спускал с меня глаз.

— У вас есть документы?

— Да, у меня есть документ из советского консульства. Въездная виза.

Я достал визу и протянул ему через стол.

— Документы у вас в порядке, — сказал энкаведист, тщательно рассмотрев бумагу. — Но все-таки, зачем вы едете в Советский Союз?

— Я вам уже сказал, что моя жена советская гражданка и мы едем к ее родным.

— Разве вам во Франции было плохо?

— Нет, почему плохо? Но во Франции у меня никого нету, а у моей жены в Советском Союзе есть родные. Мы хотим их посетить. Если мне понравится в вашей стране, то я надеюсь устроиться там на работу и остаться жить. Я русский язык знаю, как вы слышите.

— Гм… да… Ваша жена с вами?

— Да, она придет к вам после меня.

— А как ваша жена попала в Германию?

— Этого я точно не могу сказать. Вероятно, ее немцы забрали на работу.

— Что же, — недоверчиво протянул энкаведист, — она вам никогда не рассказывала, как попала за границу?

— По правде сказать, я ее никогда об этом не спрашивал. Уверен, что ее привезли насильно. Но это меня меньше всего интересует.

— Но я все таки не могу понять, зачем вы едете к нам в Советский Союз?

— А так… мне просто интересно познакомиться с вашей страной.

— Гитлер тоже интересовался нашей страной, — неожиданно заявил энкаведист, — и видите, что с ним получилось…

— Да, но я не Гитлер.

Офицер пристально на меня поглядел и чуть заметно покачал головой.

— Ну хорошо. Пришлите ко мне вашу жену.

Говоря это, он наложил на мой документ печать. Возвратив мне мою бумагу, он поднялся и проводил меня до самых ворот. Прощаясь, он еще раз напомнил, чтобы я прислал к нему мою жену.

Вернувшись в наш барак, я сразу же послал жену на проверку. Пока она ходила, я рассказал соседям, как меня допрашивали. Многие откровенно завидовали и говорили, что мне повезло только потому, что у меня иностранный документ. Я был того же мнения. Но все же я волновался. Ведь могло случиться так, что жену мою пропустят, а мне придется возвращаться во Францию. Могло выйти и наоборот: моя виза откроет мне дальнейший путь, а жену оставят здесь на некоторое время — неизвестно, на какое. Что мне делать в таком случае?

Даже, если нам обоим придется оставаться в лагере долго, то ребенок не проживет больше десяти дней.

Уже у многих женщин, живущих тут, умерли их дети. Они были похоронены на кладбищах, где лежали кости сожженных гитлеровцами заключенных этого лагеря. Дело в том, что лагерь, в котором мы находились, это и был печальной известности концлагерь «Дора». Когда-то здесь находились около ста тысяч заключенных различных национальностей. Это был лагерь смерти. Одних только русских военнопленных было сожжено в лагерных крематориях тридцать пять тысяч человек. Рядом находился огромный завод, на котором строились Фау-2.

Сейчас все это было в прошлом, но почему же напрашивалось страшное сомнение? Репатриантов было здесь не более пятидесяти тысяч. Даже в этих неблагоустроенных бараках можно было создать этим людям более или менее приличные условия существования. Нужно было только пожелать… Но никто об этом не заботился. Тут уже не говорили возвращенцам, что родина их ждет. Настроение у всех было подавленное, — и каким же оно могло быть у этих людей, томящихся здесь долго?