Я побывал на Родине - [17]

Шрифт
Интервал

— Валяй, — ответил мой благодетель, — только гляди, быстро, а то я скоро домой пойду.

Жена моя, узнав о предстоящей комбинации, страшно возмутилась и сказала, что это — свинство и сущий грабеж. И пришлось мне, французу, объяснять ей, советской гражданке, что ничего, дескать, не поделаешь, надо приспособляться к обстоятельствам. Мне лично до той поры с такими вещами встречаться не приходилось, но я понимал, что здесь каждый жил только для себя — иначе пришлось бы пропасть.

По правде сказать, у нас оставалось еще несколько сот рублей, но мы решили сделать вид, что жена ходила продавать вещи. Спустя некоторое время я пошел к железнодорожнику, с которым мы условились о билетах. Увидя меня, он улыбнулся и спросил:

— Ну, как? Есть?

— Есть, — ответил я и достал сотенную бумажку.

Но он оказался еще честным человеком. Он возвратил мне пятьдесят рублей и сказал:

— Начальника сейчас нет. Вот билеты, и уходите куда-нибудь, в другое место. Пока начальник заметит, что не хватает двух билетов, то вы уже уедете, а я уж тут как-нибудь объяснюсь.

Я схватил билеты, не забыв при этом посмотреть, не просрочены ли они, поблагодарил железнодорожника и ушел. Мы с женой ушли со станции и остановились недалеко от станционного базара, усевшись на своих чемоданах. Светило и грело солнышко. Я принялся наблюдать. Впервые я был так близко от местных жителей. До сих пор меня окружали возвращенцы и их быт, столь же жалкий, как и мой собственный. Но и коренное население выглядело не лучше. Все мне было внове, все казалось чужим и диким. Во Франции торговаться не принято, а здесь торговались, что называется до упаду, разыгрывая целые сцены, которые могли быть смешными, если бы от них не щемила сердце обида и тоскливое разочарование. Бедные, обездоленные люди… Мне неловко было смотреть на жену, потому что я хорошо представлял себе ее душевное состояние. Я знал, что она гораздо раньше меня начала сожалеть о своем решении ехать на родину. Во Франции она видела совершенно иное, ей было стыдно за свои восторженные рассказы о советской родине, представшей сейчас перед нами такой жалкой, обшарпанной и несчастной.

Она очутилась за границей совсем молоденькой и не знавшей в полной мере всех унизительных тягот под-советского существования; как-никак, она жила раньше при родных, помнила мирное время, когда все же было не так трудно. Теперь ей приходилось переживать все трудности и тревоги советского быта…

Мое настроение оставалось прескверным, хотя понемножку и развеивалась, охватившая было меня, полная апатия. Я подбадривал самого себя и жену. Слава Богу, наш малыш был здоров.

Мы пробыли на привокзальной площади до вечера, а приблизительно за час до отхода поезда изведали первую, так сказать, свободную посадку в советский поезд. Увы, она немногим отличалась от посадки в возвращенческий эшелон. Господи, неужели здесь всегда так? — думал я. Неужели всегда нужно вот так орудовать локтями, отталкивая слабейших, напирая изо всех сил, чтобы протиснуться в вагонные двери? Меня все больше мучила тоска по жизни, в которой есть порядок, устроенность и спокойствие.

Мне припомнились французские поезда, в которых вагоны не так велики и, может быть, не так удобны, но в эти вагоны люди входили совершенно свободно, усаживались где кому больше понравится, где не было никаких проводников, а главное — никому не приходило в голову дрожать от боязни, что вот, не попаду в поезд, останусь — и что же тогда делать? Умолчу о подробностях посадки, скажу лишь, что было ужасно тесно, что мы трепетали за целость своих вещей и что в вагоне воздух состоял, кажется, из одного только густого махорочного дыма.

Я не то заснул, не то забылся, помню только что на дворе светало, сквозь окно был виден кусок неба, совершенно чистого, когда жена сказала мне, что на следующей остановке нам нужно слезать. Это не был еще Краснодар, это была станция Кавказская, где нам предстояла пересадка. Станция была целехонька, и это нас порадовало и подбодрило — неизвестно почему. Здесь даже не было особенно грязно. Поезд на Краснодар отходил только в восемь часов вечера. Захотелось основательно вымыться и по человечески поесть. Первое намерение мы осуществили кое-как, а второе обошлось нам почти в двести пятьдесят рублей, и то лишь потому, что я сбегал на городской базар, где все стоило дешевле, чем возле станции…

Подкатил какой-то поезд. В нем находились одни молодые парни. Это были призывники, отправлявшиеся на военную службу. Ехали они в Краснодар. Я отыскал офицера, сопровождавшего эшелон с новобранцами и попросил его забрать нас с собой. Офицер ответил, что ничего не имеет против, если в каком-нибудь вагоне сыщется для нас место.

Место нашлось, даже довольно просторное, и милые ребята не расспрашивали нас, кто мы и куда едем. К утру мы прибыли в Краснодар. Конечная цель нашего путешествия была достигнута. Мы поблагодарили призывников и сопровождающего офицера и вышли со станции. Мать моей жены жила довольно далеко и поэтому мы подрядили человека с ручной тележкой довезти наши вещи за двадцать рублей, при условии, что я буду подталкивать тележку сзади.


Рекомендуем почитать
Пазл Горенштейна. Памятник неизвестному

«Пазл Горенштейна», который собрал для нас Юрий Векслер, отвечает на многие вопросы о «Достоевском XX века» и оставляет мучительное желание читать Горенштейна и о Горенштейне еще. В этой книге впервые в России публикуются документы, связанные с творческими отношениями Горенштейна и Андрея Тарковского, полемика с Григорием Померанцем и несколько эссе, статьи Ефима Эткинда и других авторов, интервью Джону Глэду, Виктору Ерофееву и т.д. Кроме того, в книгу включены воспоминания самого Фридриха Горенштейна, а также мемуары Андрея Кончаловского, Марка Розовского, Паолы Волковой и многих других.В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.


Лик умирающего (Facies Hippocratica). Воспоминания члена Чрезвычайной Следственной Комиссии 1917 года

Имя полковника Романа Романовича фон Раупаха (1870–1943), совершенно неизвестно широким кругам российских читателей и мало что скажет большинству историков-специалистов. Тем не менее, этому человеку, сыгравшему ключевую роль в организации побега генерала Лавра Корнилова из Быховской тюрьмы в ноябре 1917 г., Россия обязана возникновением Белого движения и всем последующим событиям своей непростой истории. Книга содержит во многом необычный и самостоятельный взгляд автора на Россию, а также анализ причин, которые привели ее к революционным изменениям в начале XX столетия. «Лик умирающего» — не просто мемуары о жизни и деятельности отдельного человека, это попытка проанализировать свою судьбу в контексте пережитых событий, понять их истоки, вскрыть первопричины тех социальных болезней, которые зрели в организме русского общества и привели к 1917 году, с последовавшими за ним общественно-политическими явлениями, изменившими почти до неузнаваемости складывавшийся веками образ Российского государства, психологию и менталитет его населения.


Свидетель века. Бен Ференц – защитник мира и последний живой участник Нюрнбергских процессов

Это была сенсационная находка: в конце Второй мировой войны американский военный юрист Бенджамин Ференц обнаружил тщательно заархивированные подробные отчеты об убийствах, совершавшихся специальными командами – айнзацгруппами СС. Обнаруживший документы Бен Ференц стал главным обвинителем в судебном процессе в Нюрнберге, рассмотревшем самые массовые убийства в истории человечества. Представшим перед судом старшим офицерам СС были предъявлены обвинения в систематическом уничтожении более 1 млн человек, главным образом на оккупированной нацистами территории СССР.


«Мы жили обычной жизнью?» Семья в Берлине в 30–40-е г.г. ХХ века

Монография посвящена жизни берлинских семей среднего класса в 1933–1945 годы. Насколько семейная жизнь как «последняя крепость» испытала влияние национал-социализма, как нацистский режим стремился унифицировать и консолидировать общество, вторгнуться в самые приватные сферы человеческой жизни, почему современники считали свою жизнь «обычной», — на все эти вопросы автор дает ответы, основываясь прежде всего на первоисточниках: материалах берлинских архивов, воспоминаниях и интервью со старыми берлинцами.


Последовательный диссидент. «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой»

Резонансные «нововзглядовские» колонки Новодворской за 1993-1994 годы. «Дело Новодворской» и уход из «Нового Взгляда». Посмертные отзывы и воспоминания. Официальная биография Новодворской. Библиография Новодворской за 1993-1994 годы.


О чем пьют ветеринары. Нескучные рассказы о людях, животных и сложной профессии

О чем рассказал бы вам ветеринарный врач, если бы вы оказались с ним в неформальной обстановке за рюмочкой крепкого не чая? Если вы восхищаетесь необыкновенными рассказами и вкусным ироничным слогом Джеральда Даррелла, обожаете невыдуманные истории из жизни людей и животных, хотите заглянуть за кулисы одной из самых непростых и важных профессий – ветеринарного врача, – эта книга точно для вас! Веселые и грустные рассказы Алексея Анатольевича Калиновского о людях, с которыми ему довелось встречаться в жизни, о животных, которых ему посчастливилось лечить, и о невероятных ситуациях, которые случались в его ветеринарной практике, захватывают с первых строк и погружают в атмосферу доверительной беседы со старым другом! В формате PDF A4 сохранен издательский макет.