Я побывал на Родине - [16]

А кроме того, этот станционный кипяток напоминал о родине. Ведь за границей это не в обычае. Здесь и люди были одеты не так, как на Западе: многие были уже в шубах. Я немного приуныл: надвигаются холода, а у меня нет даже теплого пальто. Впрочем я надеялся, что в Краснодаре, куда мы ехали, особенно холодно не будет. Но нам еще предстоял слишком долгий путь, и когда мы приехали к месту назначения, то и там уже было не теплее, чем в Литве.

На родине

.. Вот она, наконец, настоящая Россия. Неизвестная и в то же время родная. Как же она бедна и убога! Но все равно, у меня была глубокая внутренняя радость… Трудно передать это чувство словами. Ехать стало как-то легче. При станциях были базары, на которых можно было кое-что продать или выменять из одежды и купить съестное. Нас не снабжали решительно ничем. Было ли вообще какое-нибудь начальство, администрация, в чьем ведении находились мы — об этом никто не знал. Каждому оставалось заботиться о себе и своих.

До самого Ростова доехали мы так, и повсюду видели картины очень схожие между собой. Бедность, бедность… Примитивное существование, а не полноценная жизнь. Все какое-то серенькое, будто пришибленное.

Никто не устраивал нам даже слабого подобия тех встреч, какие оказывали возвращенцам в западных странах. Наш эшелон не вызывал у местных жителей почти никакого внимания, и лишь на некоторых станциях, узнав, что мы возвращаемся из Германии, люди нас расспрашивали о своих родных и знакомых, вывезенных насильно или добровольно уехавших в Германию. И странное дело — на моей памяти не было ни одного случая, чтобы кто-нибудь дал справку о ком-нибудь! Почему? Я не мог этого понять.

Расспрашивали все больше старухи. Многие из нас успокаивали их как умели, говоря что мы — не последние и что за нами едет очень много возвращенцев. Но старухи плохо верили, они скорбно покачивали головой и утирали глаза кончиком головного платка. Потом они сгорбившись отходили.

Собственными средствами

В Ростове нам всем приказали выгружаться. Существование нашего эшелона, в котором мы проделали такой длинный и трудный путь, прекращалось. Кому нужно дальше — тот добирайся собственными средствами.

Ростовский вокзал был в очень жалком состоянии. Всюду зияли разрушения, кое-как прикрытые наспех приколоченными досками. Я провел жену в какой-то закоулок и оставив ее там сидеть на чемоданах, отправился на поиски возможностей ехать дальше. Мне посчастливилось разыскать начальника станции, и я объяснил ему, в каком положении нахожусь. Он сказал мне, что в городе есть учреждение, ведающее возвращенцами, и дал адрес. Учреждение это находилось на краю города и добирался я до него около часа. Расспросы плохо помогали. Наконец, я добрался до этого учреждения, где меня приняла какая-то молодая девушка, довольно приветливая. Помощь ее выразилась в том, что она написала отношение к начальнику станции с просьбой, если окажутся свободные билеты, выдать мне с семьей их бесплатно.

А если билетов свободных не окажется? — спросил я. — Ведь у нас маленький ребенок и никаких знакомых в этом городе…

Служащая пожала плечами и сказала, что она надеется, что билеты будут.

Я взял бумажку, поблагодарил приветливую девицу и понесся на вокзал. Мне пришлось проходить возле какого-то длинного забора, изукрашенного портретами советских вождей. Некоторые из этих физиономий я видывал в заграничных газетах и журналах, а другие мне были совершенно неизвестны. Эта галерея упитанных вождей, не знаю почему, навела на меня нечто вроде тоски.

Начальник станции, прочтя принесенное мною письмо, спросил одного из своих служащих, есть ли еще свободные места на Краснодарский поезд. Служащий, почесав затылок и подумав, ответил, что билетов на поезд вообще нет, но что я могу попытаться «как-нибудь» влезть в поезд, а потом заплатить стоимость билетов прямо контролеру. Я стал просить посодействовать мне, объяснив, что у меня жена с ребенком ждут, не имея возможности приткнуться где-нибудь на ночлег, что нам положительно некуда деваться и т. д. Начальник станции пообещал мне сделать, что будет в его силах.

Я вернулся к жене. За время моего отсутствия у нее украли сумку с кое-какими вещами, предназначенными для продажи, когда нам понадобятся деньги. Но это меня не огорчило. Мне все сделалось в тот момент совершенно безразличным. Моральные силы человека имеют предел. Мои — приходили к концу. Еще не доехав до Краснодара, я замучился настолько, что единственная мысль, занимавшая меня, была: как бы вернуться во Францию. Там человеческие отношения были совершенно другими.

Через полчаса появился тот служащий, который сказал, что билетов больше нет. Он отозвал меня в сторону.

— Знаешь что, я тебе билеты достану. По правде сказать, у нас есть бронь…

— Что такое бронь? — спросил я.

— Ну, билеты, которые мы должны выдавать возвращенцам, но ты должен сам понять, что всем жить надо… Отблагодаришь начальника и меня, а мы тебе это дело устроим. Уедешь сегодня вечером, с десятичасовым. Понял?

— Понял, — отвечал я. — А сколько надо?

— Много не надо, сотню дашь — и хватит.

Я согласился, но сказал, что у меня денег мало и придется что-нибудь продать.