Я побит - начну сначала! - [7]

Любопытно нашлась сцена в новой шинели... «несостоявшиеся именины».

Раз — шинель доставляет массу дополнительных хлопот: все выскочили, облаяли, едва удрал.

01.12.58 г.

Снимали сцену с прачкой. Придумал ее, как хотелось. Расписал в сценарии: главное, что, даже увидав, что это прачка, Акакий до конца не может поверить, что никто не пришел переписывать.

Она уходит в другую дверь, а Акакий снова выходит на лестницу, посмотреть, не идет ли кто.

02.12.58 г.

Освоение сцены у Петровича. Первая встреча с Толубеевым. Страшно: заиграет, старый черт. Приятно: великолепный он артист. И человек приятный.

Общение с ним многое дает, многому учит. Я ожидал, что он будет вмешиваться, помогать — боялся этого. Случилось обратное: он не сказал ни слова, занимался только собой. Наоборот, я, как ни стеснялся, влез, предложив трюк с разрыванием шинели.

Он много рассказывал о театре, о роли Городничего (два трюка—с крысами и дерганье после разговора с Хлестаковым).

Сама репетиция была рабочей, творческой. Он делает все прекрасно, я — не очень.

Завтра съемка этой сцены. Кстати, когда мы прогоняли сцену в декорации, «зрители» смеялись. После прогона у всех были довольные физиономии.

Да! Алеша (мы с ним сидели до двух) показал мне письмо урусевского, где пишется о нашей «Такой любви»[2]: «Если не видел, бросай все и приезжай смотреть... мы такого удовольствия не испытывали со времени Мейерхольда»... Ясно, что это чересчур, но все равно очень приятно.

03.12.58 г.

Ну! С Богом! Сняли одну из игровых сцен — у Петровича. Очень хочется, чтоб монтаж и съемки отдельными кусками не помешали единству сцены, легкости ее развития, чтоб монтировалась не только по кадру, но и по состоянию, ритму, по тональности.

Снимался под диктовку Алеши. Что вышло — Бог его ведает. Очень не хотелось его тормошить, и так его Генрих замотал. Вроде все сделали, как он хотел, — посмотрим, что получится.

Толубееву хорошо... удобно... Сидит в кадре — не шелохнется, одна задача — брать...

Посмотрим... посмотрим...

Спать охота страшно: три часа ночи. Только что от Алешки — трепались о сцене «Вечеринка». Алешка всем талантлив, только мыслит в искусстве несамостоятельно.

К бреду: бить снег, как полчища моли.

04.12.58 г.

Сцена примерки... Сделали вроде все, что хотелось. Посмотрим на экране. Устал зверски — завтра я в Москве.

P.S. Такую вещь придумал с ножницами, с тем, что Акакий вдруг не дает резать материал — не сняли! Черти.

08.12.58 г.

После того, что случилось вчера, — не знал, что буду делать, как буду работать[3]. Слава Богу, ехал скорым, мягким, было время выспаться. После припадка, укола, опоздания на «Стрелу» состояние было кошмарным. Кроме всего прочего, я простудился.

Приехал, проболтался до двух часов. В два часа сел на грим. Снималась сцена примерки. Толком ничего не понял. Снимался под диктовку.

09.12.58 г.

Кончили объект! Сняли 15 планов, одних моих (крупных) 12. Не съемка — отдых. Если б не был болен, просто удовольствие. По 2—3 метра конкретные задания, чистый кинематограф. Где-то в душе чувствуешь себя идиотом, когда устал очень — это отдых.

Так хочется посмотреть, что вышло. Сегодня уже завтра, то есть два часа ночи. Завтра в восемь вставать. Спать!

10.12.58 г.

Освоение приемной значительного лица. Горе! Горе! Горе! Горе! Алешка загубил «клеточку»[4]. Выпадение из сюжета, «это мне не нужно» и т.д. и т.п. Сапог. Все это муть. Не понять и не снять. Снимали какой-то бред — Акакий падает. Но ведь в сцене значительного лица он тоже падает! (Картина называлась «Падение Акакия».)

11.12.58 г.

Кабинет значительного лица. Попросил Алешу снять все в мою сторону. Сказалось большое количество застольных репетиций — не репетировали. Я просто показал — и стали ставить свет. Свет ставили до двух или трех часов, а до пяти шла съемка. Генрих занимался с этим стеклянным полом: то блики от него, то еще что. Вчерашний материал — брак. Блики на стенках. Эх, «Ли»! А то я бы сегодня укатил в Москву. Завтра пересъемка приемной значительного лица.

На съемках сегодня было тихо, плакал свободно все дубли, все кадры.

Смотрели материал — есть хорошие вещи, есть никакие.

20.12.58 г.

Отсняли «значительное лицо» — все бред. И отсняли департамент.

24.12.58 г.

Все это время я вел дневник, а было что записать. 10-го, 11-го снимали кабинет значительного лица. Снимали Тейха. Все, как я говорил, — он отвратителен. Снова вернулись к мысли снимать меня, снова от нее отказались.

12, 13, 14-го — был в Москве.

Начиная с 15-го снимали департамент. 15-го одна панорама — она явно получилась.

16, 17, 18, 19, 20, 23-го - департамент. Снимался с удовольствием. С Алексеем полное взаимопонимание. Генриха хочется удавить: упрям как черт. Любое предложение приходится пробивать, почти как в инстанциях. Алешка теряется — стыд и срам!

23-го (полторы смены) перешли в вестибюль. Со мной поступили просто некрасиво: с десяти утра продержали до двенадцати ночи и не сняли. Декорация интересная. Придумывал много, по сценам, которые будут тут сниматься.

Да! Интересно: я сказал Алешке, что видел чаплинскую картину — возвращение домой пьяного, — и стал показывать, как будто бы у него сделано возвращение домой. Это была чистая импровизация, ибо я такой картины никогда не видел. Все хохотали до слез, а Алешка воздымал руки и только произносил: «Чаплин!» Потом я ему и Витьке Соколову