Я Пилигрим - [239]

Миновав сводчатые склепы, где когда-то хранились доспехи и оружие гладиаторов, женщина взбежала по длинному пандусу к Porta Libitinensis – Воротам смерти, через которые выносили с арены трупы убитых актеров.

Кумали почти достигла разрушенной арки, вся арена расстилалась перед ней. И тут зазвонил сотовый телефон: она покинула зону молчания. Вытащив мобильник, Кумали обнаружила не меньше дюжины пропущенных звонков. Все они, как и этот, были от няни.

Страшно испугавшись, она спросила по-турецки:

– Что случилось?

Но вместо няни к ней обратился по-английски какой-то незнакомый мужской голос:

– Вы Лейла Кумали?

Она в ужасе закричала:

– Кто вы?

Но мужчина не ответил, произнеся фразу, которую мы заблаговременно обговорили в моем гостиничном номере:

– Я выслал вам видеофайл, взгляните на него.

Охваченная страхом, пребывая в полном замешательстве, Кумали, казалось, не услышала Бена, потому что вновь спросила, кто он такой.

– Если хотите спасти племянника, немедленно посмотрите файл, – потребовал Брэдли. – Он снят в реальном времени. Это происходит прямо сейчас.

«Племянника? Им все известно».

Трясущимися руками, чуть не плача, женщина отыскала видеофайл и открыла его. А посмотрев, чуть не упала в обморок и отчаянно закричала в телефон:

– Нет!.. Пожалуйста, нет!

Глава 38

Я снова тонул: на этот раз не только в воде, но и в океане боли. Опять сражался за свою жизнь. Жидкость потоками низвергалась мне на лицо и раздробленную ступню, вызывая волны мучительной боли. Очень скоро это стало единственным, что я сознавал.

Голова была откинута назад, вода текла в горло, вызывая бесконечные рвотные спазмы. Грудь вздымалась, легкие вопили о помощи, тело обмякло. Ужас вытеснил все разумные мысли, загнав меня в угол. Я попытался снова считать, но через пятьдесят семь секунд сбился. Казалось, весь этот кошмар длится уже очень долго.

С завязанными глазами я совершал путешествие к последней звезде во Вселенной. Дальше была пустота – сплошная тьма, лишенная форм и очертаний. Я знал, что враги нанесли мне непоправимый урон, изранив не только тело, но и душу.

Где-то в уголке памяти возникли обрывки воспоминаний. Шептун говорил, что, если мне выпадут невыносимые страдания, я должен покончить с ними: «Доползи до винтовки и в голову выстрели, чтоб пред Богом достойно предстать, как солдат». Но особая жестокость происходящего заключалась в том, что мои мучители контролировали количество жидкости: я даже не мог открыть рот и быстро утонуть, наполнив водой легкие. Меня лишили этой последней милости – добровольно уйти из жизни. Они бесконечно продлевали мои страдания, оставляя у «Двери в никуда», но не давая в нее войти.

Сарацин взглянул на часы: американец выдержал уже сто двадцать пять секунд, дольше, чем любой известный ему человек, намного больше, чем он мог предположить. Этот шпион приближался к отметке, установленной храбрым Халидом Шейхом Мохаммедом, великим воином, последователем Единственного Истинного Бога, непревзойденным знатоком Священного Корана. Теперь-то он заговорит наконец? Сарацин сделал знак албанцам.

Я ощутил, что струи воды уже не текут по голове. Бандиты вытащили меня из ванны и сдернули с лица отвратительное полотенце. Я весь трясся, совершенно утратив контроль над собственным телом и в какой-то мере над разумом тоже. Этот ужас был почти физическим ощущением, страх в моей жизни всегда проявлялся каким-то конкретным образом. Говорить я не мог. Возвратившись из бездны, я испытывал жуткую боль в ноге и чувствовал, что погружаюсь в какое-то блаженное забытье. Но Сарацин сильно ударил меня в сломанную скулу, и всплеск адреналина вернул меня в сознание.

Раздвинув веки, он заглянул мне в зрачки, желая узнать, много ли осталось во мне жизни. Другой рукой стал щупать шею, пока не нашел артерию. Он проверил, бьется ли еще сердце. Отступив, посмотрел на пленника: я хватал воздух ртом, пытаясь справиться с сотрясавшей меня дрожью и болью в ноге.

– Кто вы такой? – спросил он так тихо, что только я мог его слышать.

Увидев интерес и замешательство на его лице, я приободрился. В нашем эпическом противоборстве характеров я погибал, но выигрывал.

– Ваше имя? – настаивал он.

Я едва заметно покачал головой.

– Отдай его мне, – попросил Николаидис, которому явно не терпелось рассчитаться со мной.

– Нет, – ответил Сарацин. – Ты просто убьешь его, и мы ничего не узнаем. У нас есть еще несколько часов.

– Так мы дождемся, что кто-нибудь на яхте заинтересуется руинами и выйдет полюбоваться на них, – сказал старик.

– Тогда отгони катер за скалы, так чтобы никто его не увидел, – велел ему Сарацин.

Грек колебался: он не привык, чтобы ему приказывали.

– Иди, – сказал Сарацин. – Мы и так уже потеряли много времени.

Старый Бык злобно взглянул на него, но все же подчинился. Повернувшись к албанцам, грек приказал им помочь ему. Все трое исчезли в широком проходе. Сарацин взглянул на меня. Я лежал, привалившись к ванне, все еще привязанный к доске. Запястья распухли, стальные наручники врезблись в плоть, и пальцы из-за отсутствия кровотока стали белыми, как мрамор. Он ткнул в мою разбитую ногу носком туфли. Я поморщился от боли. Затем Сарацин проделал это еще раз, уже сильнее, и я, не сдержавшись, закричал.