Я – первый - [4]

Литвирук побарабанил пальцами по столу, затем опомнился и схватил ручку. Да, у этого чеченца, кажется, сильный характер. Другой бы с ходу понял, что имеет в виду оперативник. Тимраеву надо было сказать что-то вроде «А что тут теперь поделаешь…», на что Литвирук сразу бы ответил, что небольшая помощь оперчасти весьма бы способствовала облегчению «отсидки» и, возможно, досрочному освобождению, но Муса молчал, рассматривая полированный письменный стол, который был собран в рабочей зоне и подарен Литвируку на празднование годовщины колонии.

«Ладно, попробуем по-другому».

– Ну, присаживайся, что стоишь? – якобы спохватился Никита Петрович и указал на стул перед собой.

Муса еле заметно улыбнулся и, нагнув голову, шагнул вперед, но опытный оперативник уловил это мгновенное изменение лицевых мышц. И внезапно Литвирук разозлился. Сейчас Тимраев был хозяином положения, чувствовалось, что он ничего не боится и ничему не удивляется, а такие вещи в кабинете всесильного «кума» требуется пресекать немедленно. Время терять капитан не хотел, интуитивно понимая, что Тимраев опытный зэк и переиграть его вряд ли удастся. Никакие сложные психологические ходы здесь не помогут. Чеченец просчитает их в секунду. Ну что ж…

– Я тебе предлагаю сотрудничать со мной, – тихим и спокойным голосом начал «кум», дождавшись, когда заключенный сядет. Его голос и тон были предельно убедительны и не вызывали даже тени сомнения в том, что все случится так, как и говорит оперативник.

– Ты пойдешь в «семью» Мирзоева, это кавказцы, они тебя примут. Сейчас тот человек, который освещал мне деятельность Мирзоева, освободился, и я не знаю, что у них там творится. Это самая влиятельная группировка в зоне, и меня раздражает, что о ней нет информации. Ты мне дашь эту информацию, – он сделал ударение на слове «ты».

Во время этого монолога оперативник не отрывал взгляда от лица Тимраева, пытаясь предугадать его дальнейшие слова и поступки. Муса спокойно, не мигая, не выражая эмоций, смотрел прямо в лицо Никите Петровичу. Литвирука это слегка обеспокоило, и он сжал зубы, готовясь уже ко всему, даже к взрыву негодования и вероятным непредсказуемым поступкам заключенного. Возглас: «Да ты меня за «стукача» считаешь?» – произносился в этом кабинете часто и с самыми различными интонациями.

Тимраев продолжал молчать, внимательно изучая тонкий нос оперативника и его редкие светлые брови.

– Я тебя грамотно «подведу» к ним, главное, чтоб ты сам ничего не испортил. Если будешь со мной работать – будешь жить в шоколаде, это я тебе гарантирую. А что такое «нормально жить с «кумом» ты уже должен знать, не маленький, ну и самое главное – освободишься пораньше.

Выбросив последний и самый решающий козырь, капитан замолчал, положил скрещенные руки на стол и выжидательно уставился на зэка. Все было сказано, оставалось ждать реакции Тимраева.

– Дай сигарету, Никита Петрович, – сказал спокойно заключенный и потянулся к пачке, лежавшей на столе. Слегка оторопевший Литвирук машинально подтолкнул ее ближе к Мусе. Тот, не торопясь, размял сигарету пальцами и посмотрел на зажигалку, лежавшую под локтем капитана. Литвирук хмыкнул (вот наглец, хорошо держится) и дал чеченцу прикурить.

– Я согласен, конечно, – буднично произнес Тимраев и глубоко затянулся.

* * *

Через неделю осужденный Тимраев убил осужденного Мирзоева за то, что тот предложил ему вступить с ним в гомосексуальную связь. Так было записано в протоколе, который составил Никита Петрович, срочно прибывший на место происшествия. На самом деле произошло следующее.

Муса с Золотым Иналом (такова была кличка Мирзоева) спокойно сидели на лавочке в локальном дворике своего барака и неспешно о чем-то тихо беседовали. Сплав леса (итог всей годовой заготовки древесины) был уже закончен, план выполнен, и «хозяин» дал несколько выходных дней, чтобы осужденные постирали свою одежду, привели себя в порядок, посмотрели телевизор да и просто выспались. Несмотря на полное лишение гражданских прав, кроме права на труд, начальник колонии учитывал еще право зэков на отдых, иначе вполне были возможны массовые беспорядки, умело спровоцированные смотрящим.

Тимраев неспешно оглянулся по сторонам. На них никто не обращал внимания. Ну, сидят себе люди, тем более земляки, говорят на своем языке, вспоминают родину, что тут такого… Основная масса заключенных столпилась возле волейбольной площадки, где играли барак на барак, и оттуда слышались крики, свист и мат болельщиков. Муса без рывков сунул руку в карман, вытащил шило и придвинулся ближе к Мирзоеву, почти что прижался к нему. Тот недоуменно покосился на земляка, но решил, что тот подвинулся ближе, чтобы лучше слышать.

– …так вот, я и говорю, Муса, надо со смотрящим поговорить, пусть нам «грев» организует, пусть договорится с «хозяином», мои ребята всегда приедут, и здесь, на месте, все нам передадут, – говорил медленно и веско Золотой Инал, помахивая в такт каждому своему слову сильной короткой ладонью.

– А ты помнишь Артура Бокова? – спокойно прямо в ухо спросил его Муса и положил руку оторопевшего Золотого Инала себе на колено. Слова застряли у Мирзоева в глотке: