Я пел прошлой ночью для монстра - [64]

Я подумал о Рафаэле. Какую бы цифру он назвал? Я представил, как он говорит: «Девятка. У меня девятка по шкале счастья». Затем представил, как он обращается к Келли: «Это неправда — то, что ты говоришь о счастье. Счастье — самая важная вещь на свете». И почему я вижу Рафаэля, говорящего с группой? Все-таки тяжело меняться.

2

Я решил пройтись, и ноги принесли меня к дереву Рафэля. Дереву, которому он дал имя Зак. Я внимательно рассмотрел его. Погнутое и жутко скрюченное. Но очень красивое. Мне пришла в голову мысль, и я вернулся в кабинку за альбомом. Все утро я провел перед деревом, рисуя и рисуя, пока не закончил картину.

Я пошлю ее Рафаэлю.

Я лег на землю и посмотрел в небо. Я был счастлив, сам не знаю, почему. Но в то же время мне было страшно. Может, меня страшило счастье? Или может, мне было страшно, потому что я не знал, куда идти после того, как уйду отсюда? Куда мне идти? Домой? Одному? Я не знал, как жить одному.

У меня есть тетя, — вспомнил я. Мамина сестра. У нее, как и у мамы, агорафобия. У нее очень милый дом, из которого она никогда не выходит. Я ничего не знаю о ней кроме того, что она не очень-то любит людей. Я встречался с ней только раз. Мы навещали ее, когда я был еще ребенком. Она взглянула на меня, потом на маму и сказала: «Что ж, по крайней мере у него нет блох». Так и сказала.

Я знаю, что тетя никогда не возьмет меня к себе. Рафаэля вот из жалости взяли дядя с тетей. Я не хочу, чтобы меня жалели. К тому же мне уже восемнадцать. Я мужчина. Ну да, ага, насмешил сам себя. Я даже школу не закончил. Мой план о поступлении в университет полетел к чертям. Боже, я сам себя накручивал и чувствовал, как тело охватывает подружка-тревожность. Дыши, Зак, дыши.

3

Я нарисовал свой автопортрет. На картине я стою перед деревом по имени Зак, смотрю в небеса и пою. Рядом со мной койот. Мы с ним друзья, и он мне подпевает. В углу картины можно увидеть удаляющегося монстра.

Мне нравится моя картина.

Я взял дневник и написал:

Это то, что является правдой. Или, как говорит Адам, это то, что подпадает под категорию ТО, ЧТО Я ЗНАЮ:

· Мой брат убил моих родителей

· Я скучаю по ним — по маме, папе и Сантьяго

· Я совершенно точно алкоголик

· Мне страшно покидать это место

· Мне бы хотелось, чтобы Рафаэль был моим отцом

· Мне бы хотелось, чтобы Адам навсегда остался моим психотерапевтом

· Мне очень нравится трезвость

· Я хочу позволять касаться себя

· Я хочу, чтобы Шарки вернулся сюда и доделал то, что начал

· Я хочу, чтобы Эмит стал счастливым

· Во мне живут прекрасные слова

· Зима — не единственное время года

· Я не умер

· Я жив

А это мучающие меня вопросы. Может быть, они подпадают под категорию ТО, ЧЕГО Я НЕ ЗНАЮ. Может быть — под категорию ТО, ЧЕГО Я НЕ ЗНАЮ, ЧТО ЗНАЮ. Или под категорию ТО, ЧЕГО Я НИКОГДА НЕ УЗНАЮ. Последней категории не было у Адама, она моя. Вот что мне приходит сейчас на ум: мне нужны мои собственные категории. В общем, вот эти вопросы:

· Почему родители позволили брату взять в руки власть в нашем доме?

· Почему Сантьяго убил отца с мамой?

· Почему Сантьяго оставил меня в живых? Потому что он меня любил?

· Это Бог написал на моем сердце «изменения»?

· Это Рафаэль написал на моем сердце «изменения»?

· Это я сам написал на моем сердце «изменения»?

· Что мне делать с тем, что называют «прикосновениями»?

· Шарки еще жив?

· Эмит останется здесь или найдет повод сбежать отсюда, как Шарки?

· Рафаэль сейчас счастлив? Трезв?

· Почему так много нас таких — неприкаянных?

4

— Ты так ни разу и не спросил меня о том, как сюда попал, Зак.

— Я думаю над этим, — сказал я.

— И что же ты надумал?

— У меня есть одна мысль. Может быть, с этим как-то связана моя тетя? — Я пытался хоть что-нибудь прочитать в глазах Адама.

— Расскажи мне о своей тете.

— Ну… я мало что о ней знаю. Она сестра моей мамы. Ее зовут Эмма Джонсон. Она живет в большом доме. В хорошем доме. Думаю, она богата. В чем-то она прямая противоположность моей мамы. Она занимается бизнесом, и ее офис находится прямо у нее в доме. У нее даже есть секретарь. Но она никогда не выходит из дома. У нее, как и у мамы, агорафобия. Думаю, это плохие гены со стороны их матери. Кажется, она покончила с собой. — Я опустил взгляд на пол и снова его поднял. — Что же еще я знаю о тете… Она не очень любит людей, но она по-настоящему любила мою маму.

— Почему ты думаешь, что она любила твою маму?

— Она звонила ей каждую неделю. Прямо по часам. Каждую среду ровно в семь вечера. Странно же, да? И я знал, что она не из тех, кто звонит другим. Я чувствовал это. Если она кому и звонила, то только по делам бизнеса.

— Она любила тебя?

— Нет. Я был сыном ее сестры. Таким она меня видела. Не думаю, что она ненавидела меня. Она была… безразлична. А вот брата моего она ненавидела — это точно.

— Откуда ты знаешь?

— Когда мама не могла с ней говорить, тетя расспрашивала о ней меня. Говорила со мной. Она сказала, что отец должен вышвырнуть Сантьяго из дома. Я ответил на это, что брат тогда может заявиться жить к ней. Помню, она засмеялась и спросила: «Откуда это у тебя чувство юмора, молодой человек?» Это всё, что я знаю о своей тете. — Я взглянул на Адама. — Это она меня сюда отправила?