Я - не Я - [27]

К назначенному сроку Главный вошёл в зал заседания. Был бледен. Собравшихся прошиб холодный пот.

— Сердце прихватило, — сказал Главный. — Ну что ж, начнём?

…Был объявлен отбой готовности номер один, ракеты спрятались в шахты, самолёты вернулись на аэродромы, военные чины рассматривали седые волосы, прибавившиеся за эти часы, престолонаследник, выехавший уже в Париж, получил телеграмму: «Будем ждать ещё», акции упомянутых компаний опять подскочили, лопнуло вследствие этого ещё несколько банков, кто-то опять застрелился, саратовские бабушки кормили голубей размоченными сухарями, плавленые сырки, правда, так и не появились, а корреспондент Саратовского телерадио Алексей Слаповский независимо от этих событий явился домой пьяный, поздно и, тыча пальцем вверх, мычал, кривя мокрый рот:

Я — не я! — прошу запомнить!

Я всё запомню, — терпеливо отвечала его жена Лена.

* * *

Так вот. Главный, вспомнив книжку «Принц и нищий», вспомнил про то, как принц убедил всех, что он действительно принц, указав, где хранится большая королевская печать, которой он колол орехи (или это нищий колол орехи, надо бы перечитать). То есть и ему, Главному, следует припомнить нечто такое, что знает только он один и что докажет его права. Но у него не было большой королевской печати. У него не было далее какого-нибудь ключа от потайного сейфа, да и самого сейфа не имел, жил открыто, простодушно. Разве что обнаружить своё знание какой-нибудь большой государственной тайны? — но какой?

Были тайны, они поступали на стол Главного в виде чёрных папок с пятью звёздочками на обложке, знак предельной секретности. На титульном листе подпись: «Сведения строжайшего характера, ознакомлены…»— и подписи пяти-шести ответственных лиц, кроме них, никто в мире не знал о содержании документа. Но Главный сейчас признался себе, что ничегошеньки не помнит из этих тайных схем, таблиц и карт. Помнит, что на карте то ли Восточной, то ли Северной Сибири он увидел кружочки, расположенные в виде созвездия Малой Медведицы, и указал на эту дешифрующую оплошность. Его замечание было воспринято оперативно, через полгода сообщили, что объекты передислоцированы с минимальными затратами в пять там или в восемь миллиардов рублей и уже ничего не напоминают своей конфигурацией, специально по звёздному атласу проверяли. А вот что за кружочки, что за объекты — теперь хоть убей…

Главный поинтересовался больничной библиотекой и — вот удача! — нашёл там «Принца и нищего» писателя Марка Твена. Два дня он наслаждался. Потом прочитал «Таинственный остров» Жюля Верна — пять дней удовольствия. Потом «Дети капитана Гранта» того же автора. И на этом хорошие книги в библиотеке, занимавшей половину стеклянного аптечного шкафа, кончились, остались лишь зачитанные, но не представляющие для Главного интереса: два-три зарубежных романа, два-три детектива, четыре экземпляра девятисот шестидесяти семистраничного романа М. Доломахамова «Цветенье гор», три экземпляра «Капитанской дочки» А. Пушкина и восемнадцать разрозненных томов советского писателя Мудаевского, которому Главный, кажется, несколько лет назад вручал Государственную премию. Тома были не тронуты. Главный тихо и скромно, чтобы не раздражать персонал, пожелал попасть на приём к главврачу, его допустили. Главный попросил позвонить по вертушке в Кремлёвскую библиотеку, чтобы в порядке шефской помощи для нужд психически недомогающих выделили книги Жюля Верна, Марка Твена, а также того писателя, который про Незнайку написал. Каково же было удивление Главного, что в клинике нет вертушки! — и главврач помочь никак не может. Да, он согласен, библиотека скудна, он просил, он обращался, но единственное, чего добился: психбольнице пообещали прислать полное собрание сочинений Ленина.

Главный искренне огорчился, и психиатр, пожалев его, принёс ему книгу своего сына: «Урфин Джюс и его деревянные солдаты». Главный принял её обеими руками и чуть не с поклоном, тут же сделал обложку для книги и вскоре за свою аккуратность стал получать от главврача регулярно книги из его домашней библиотеки: и Жюля Верна, и Герберта Уэлса, и про Незнайку.

Главный стал самым тихим обитателем клиники, о мании своей не вспоминал, просыпался рано утром с ясной улыбкой под пение птиц, бодро умывался, завтракал и жадно приступал к очередной книге чудес и приключений.

Однажды в телевизоре он вдруг увидел себя, то есть того, кем он был раньше. Он забеспокоился, начал озираться, санитар подошёл ближе. Главный закрыл глаза ладонями, что-то закричал и убежал от телевизора.

Другой раз, обёртывая книгу газетой, он опять увидел своё лицо, на первой странице, а под этим лицом — текст важного государственного выступления. Он прочёл несколько строк, и с ним вдруг сделались судороги.

С этого времени он не подходил к телевизору, не брал в руки газет, отыскал где-то специальную книжную дерматиновую обложку и берёг её как зеницу ока; когда больной по кличке Пожарник начинал бегать по коридору и кричать: «Пожар! Пожар!»-он не спешил, как другие, выносить из палаты скудное своё больничное барахлишко, брал только книгу с обложкой и спокойно пережидал — или окончания пожара, если он действительно начнётся, или когда тревогу объявят ложной.