Я мыл руки в мутной воде. Роман-биография Элвиса - [6]

Машина шла уже по Мейн-стрит, самой оживленной обычно улице города, в рекламных плакатах и вывесках магазинов. Он любил эту улицу с детства. Правда, тогда она казалась недосягаемо шикарной, а теперь была уютно провинциальной. Машин было немного, людей — еще меньше. А дождь все шел и шел, словно нити прялись из небесных коконов-туч.

Внезапно Джон ощутил тягостное молчание и увидел деревянно-прямую спину Лама. Вот уж кто ни в чем не провинился, кто всегда был предан и чувствовал своего босса, так это Лам. И за всю поездку ни одного слова. Жестоко. И еще не зная, о чем пойдет речь, Джон виновато произнес: «Лам, дружище!». Тот вздрогнул и почти непринужденно ответил: «Да, мой босс?». Машина слегка притормозила у магазина пластинок с огромной вывеской-диском, и Лам обернулся к нему. Увидев, что босс очнулся, Лам будто невзначай поправил зеркало. «Хочешь зайти?». «Не-а… Зна ешь, давай поедем к «Лайту». Лам улыбнулся: «Я все ждал, когда ты вспомнишь о нем». И они поехали к старому дому, где находилась студия. Но на дверях не оказа лось прежней вывески, там висела дощечка с яркой надписью «Сдается внаем».

— Ну и осел же я. Болван просто. Из головы вон, — смущенно заторопился Лам. — Они ведь только-только переехали. Ну, в тот новый центр, который ты субсидировал.

— Не ругайся, сын мой, — назидательно-шутливо оборвал Джон. — Кати в новый центр.

Машина развернулась, и он оглянулся на прежнее здание «Лайта». Семь лет прошло с того апрельского дня, который изменил всю его жизнь…

Приближался мамин день рождения. Конечно, денег маловато, но на его подарок хватит. Джон решил напеть пластинку с двумя песенками. Мама считала, что он хорошо поет. Из скудных семейных средств она выкроила несколько долларов на дешевенькую гитару. Нет-нет, никаких мечтаний о карьере певца не было и в помине. Просто он часами мог слушать пластинки с записями кантристов — Билла Монро, Хэнка Уильямса, обожал «икающий» йодлирующий голос Джимми Роджерса. Но, пожалуй, еще лучше знал черных музыкантов Юга — блюзы Крудапа, гортанное пение «Чернильных пятен», резкий напористый тембр Бо Дидли. Белая и черная музыка переплеталась в его сознании и не давала покоя. Он пел дома, пытаясь соединить две музыкальные культуры. Мама слушала его пение с каким-то восторженным страхом.

Джон сам выучился играть на гитаре. По слуху. Родители не могли позволить себе отдать сына учиться музыке. И он понимал причины и никогда, даже наедине с собой, не роптал. Единственным его настоящим желанием была постоянная работа с постоянным заработком, чтобы мама могла уйти с ткацкой фабрики, забиравшей все ее силы. Именно поэтому на следующий после получения свидетельства об окончании школы день Джон нанялся в одну из местных компаний, где нужен был водитель грузовика. Профессия казалась ему такой романтичной: огромная машина, абсолютно послушная славному молодому драйверу в рубашке с расстегнутым воротником и шейным, трепещущим на ветру платком, несется по шоссе из одного конца страны в другой. Но Джон стеснялся посторонних, тем более веселых разбитных водителей. И свободное время в поездках предпочитал проводить один. Часто брал с собой гитару и веселил самого себя. Ему легко пелось в такие часы.

Сегодня гитара тоже была при нем, и, смущаясь и робея, Джон заставил себя переступить порог «Лайта». Болезненная застенчивость пригвоздила его перед конторкой оператора — вдруг он не сможет выдавить ни звука? Проклятая робость — результат старомодного воспитания, данного мамой. Могла ли она представить себе, что жизнь ее обожаемого мальчика будет изломана из-за ее воспитания?

Предательская мысль — убраться из студии — быстро прошла, потому что в холле было много народа. Всем не до него. Да и дело к концу дня — авось не дойдет очередь. Джон присел на краешек стула и облизнул ставшие пергаментными губы.

Из звукозаписывающей кабины вышла молодая женщина. Устало глянула на очередь. Их взгляды встретились.

— Юноша, скажите, пожалуйста, следующему, кто придет сюда, что сегодня я уже не успею обслужить. А вы-то сами что хотите?

— Я хотел бы записать пластинку в подарок маме, мэм.

— Ах, маме… А что вы поете, юноша?

— С вашего позволения, мэм, я все пою. В ее взгляде он увидел насмешку и легкое презрение. Было очевидно, что она принимает его за хвастуна. Но обязанности хозяйки заставили ее задать еще один вопрос:

 — А кому вы подражаете?

— С вашего позволения — никому, мэм.

Джон не хвастался. Он пел, как чувствовал сам. И, когда он запел, глаза ее потеплели, улыбка тронула полные губы типичной южанки, и она, словно невзначай, нажала кнопку магнитофона, который сейчас был не нужен.

— С вас четыре доллара, юноша. — Она помолчала. — У вас есть телефон? Я бы хотела, чтобы шеф послушал вас.

Он записал свой номер, недоумевая, зачем шефу этой студии прослушивать неизвестного парня. Он знал, кого записывали здесь. Студия записывала и белых, и черных. В те годы на Юге для этого требовалось большое гражданское мужество. Но для шефа «Лайта» существовал один критерий — звук. Он мечтал заполучить белого певца, который бы обладал негритянским гортанно-носовым звуком. Однако до сих пор его поиски не увенчались успехом.